Последнее отступление
Шрифт:
Они почти не разговаривали. Четыре дня назад оба пережили такое, что навсегда останется в памяти.
С Ниной Парамон встретился на фронте в тот день, когда белые перешли в наступление. Совет назначил его комиссаром в отряд анархистов, которым командовал бывший матрос Лавров. Едва анархистов ввели в бой, как они откатились на исходные позиции и постепенно перебрались в вагоны своего эшелона. Возмущенный предательством, Парамон с наганом в руке ворвался в купе Лаврова.
— Или ты отдашь приказ, чтобы эти трусы и подлецы заняли позиции, или я тебя
Затянутый с ног до головы в черную кожу, командир анархистов покосился на револьвер.
— Зачем так горячиться, комиссар. Все будет в порядке.
В купе сидели еще трое. Лавров встал и рявкнул во все горло:
— А ну, братва, на позиции!
А сам неприметно сделал какой-то знак тем троим. Парамон не успел и глазом моргнуть, как «братва» навалилась на него. Наган отобрали, руки связали, рот заткнули тряпкой и вытолкали из вагона.
Поезд набрал пары, протяжно прогудел. Лавров открыл окно, помахал Парамону платочком. Анархисты бежали к Троицкосавску, на монгольскую границу.
А Парамона, за то, что упустил анархистов, назначили начальником охраны санитарного поезда, уходившего в Верхнеудинск.
В охрану выделили десять человек из мобилизованных, не годных к службе в строю. У одного — бельмо на глазу, у другого — нога не сгибается, у третьего — грыжа, словом, собрали инвалидную команду, на десять человек дали шесть охотничьих берданок и тридцать патронов.
Поезд с тяжелоранеными тихо катился вдоль берега Байкала. Парамон, Нина и Иржи Святоплукович стояли в тамбуре и смотрели на зеленоватую гладь озера, на далекие горы. Неожиданно поезд резко остановился.
Парамон выскочил из вагона, глянул вперед и обомлел: из-за лесочка шла колонна белогвардейцев. Откуда-то сбоку ударила пушка. Снаряд пронесся над головой. Второй ударился в насыпь около паровоза, третий взорвался у самых его колес. Паровоз накренился набок, окутался паром. Гудок взвыл, словно в предсмертной тоске.
«Инвалидная» команда собралась вокруг Парамона. Со страхом они смотрели на него и ждали, что скажет. Парамон передернул затвор берданки, кивнул им головой:
— Пошли!
— Стойте! — закричал Иржи Шемак. — Вы погибнете сами и погубите нас. Бегите в лес. Нас они не тронут. Раненых и врачей не убивают… Бегите, пока есть время.
Он вскочил в вагон, схватил кочергу, привязал к ней простыню и побежал к голове состава, навстречу белым.
Парамон махнул рукой, и команда проворно полезла под вагоны. На той стороне сразу от полотна дороги начинался лес и подымались высокие горы.
Парамон и его команда ушли незамеченными. Метрах в трехстах они залегли за деревьями и стали наблюдать.
Орудие белых стрелять перестало. Увидев человека с флагом, к поезду поскакали верховые. Недалеко от дымившего паровоза они встретились с врачом. Постояли немного. Верховые остались на месте, а Шемак пошел обратно, волоча за собой белый флаг.
Минут через десять белые со всех сторон облепили состав. И вдруг пронзительный, нечеловеческий крик резанул
Не помня себя, Парамон схватил берданку, но один из бойцов охраны, старик с бельмом на правом глазу, не дал выстрелить.
— Патроны не порти, они сгодятся.
Он обхватил Парамона за плечи огрубелыми, сильными руками, притянул к пропахшей потом груди. Парамон оттолкнул его от себя, рванул воротник рубашки. Губы у него прыгали, из глаз бежали слезы. Он всхлипывал и, не мигая, глядел на расправу с беззащитными людьми. Вдруг он весь напружинился, сжал кулаки. Солдаты волокли к лесу двух сестер милосердия. По цветастому платочку Парамон в одной из них узнал Нину. Девушки упирались, кричали. Солдаты подталкивали их кулаками и скалили зубы. Они тащили их прямо на Парамона и его товарищей. Были уже совсем близко, когда подруга Нины укусила солдату руку, он ударил ее, девушка упала. Второй солдат растерялся, выпустил ее. Она вскочила и бросилась бежать под гору. Солдат поднял винтовку, щелкнул выстрел. Девушка остановилась и медленно стала падать возле огромной сосны. Солдаты, как ни в чем не бывало, отправились догонять тех, что вели Нину.
Парамон, положив ствол берданки на развилку молоденькой сосенки, взял на мушку солдата. И хотя он не оглядывался, но чувствовал, что шесть других берданок целятся сейчас в головы врагов.
Выстрелы захлопали беспорядочно. Два солдата упали сразу. Те, что вели Нину, остались невредимыми — в них стрелять никто не решился, боясь попасть в девушку. Но как только они бросили ее и побежали, их настигли пули.
Парамон подбежал к Нине. Она вцепилась в него руками, глаза ее были широко раскрыты от ужаса.
Всполошенные выстрелами, белые залегли за насыпью и открыли по лесу огонь. Но Паромон, Нина и вся «инвалидная команда» успели спуститься в глубокое ущелье и стали быстро подниматься вверх. Долго они шли лесом вдали от железнодорожного полотна. Ночью набрели на небольшую деревеньку, постучали в крайнюю избу. Старик крестьянин открыл окно и замахал на них руками:
— Уходите, уходите. Кругом белые. Разыскивают ваших и расстреливают. Нету нигде теперь Советской власти.
Старик подал им большую ковригу ржаного хлеба и захлопнул окно.
Снова ушли в лес. Посовещавшись, решили разойтись и пробираться в родные места по одному. На другой день Парамон и Нина остались в тайге одни. У них была берданка и три патрона.
Тропинка вела их из пади в падь. Казалось, ей не будет конца. Ноги подкашивались от усталости, от недоедания сосало в желудке. Нина на ходу срывала кисти ярко-красной, прозрачной костяники, разжевывала, не чувствуя вкуса, выплевывала твердые, как дробь, косточки. Шли сосновым редколесьем, через светлые поляны, пробирались сквозь колючий боярышник, а в голове вертелось одно: «Все пропало, все, все».