Последнее плавание капитана Эриксона
Шрифт:
Семья жила бедно, из трех братьев лишь только один выбился в люди: Юхан. В праздничные дни он присылал им какие-то подарки. И мать Густава во время редких ссор упрекала отца: «Ах, какая я была глупая! Вышла бы замуж за твоего брата Юхана, и жила бы себе, как в раю».
Однажды отец собрался съездить к дяде Юхану, и мальчишка упросил взять его с собой. Ему совсем не интересен был дядя Юхан, но его согревала перспектива покататься на поезде.
Они ехали целый день, и все это время Густав не отходил от окна. Дорога была холмистая, поезд то нырял в туннели, то мчался по мостам. И тогда земля оказывалась
А утром проснулся в чужой комнате, точнее, его разбудил незнакомый мужчина в необычной одежде. У себя в Карлстаде Густав тоже видел таких, это были матросы, они плавали на яхтах и пароходах по озеру.
– Вставай, будем знакомиться. Я – твой дядя Юхан, – мужчина широко улыбался, и лицо у него было доброе, приветливое. – Твой папа – мой брат. Стало быть, ты мой племянник.
– А вы кто? – спросил Густав.
– Экий ты непонятливый. Я же сказал: твой дядя.
– Я не про это, – мальчишка указал на одежду дяди Юхана и на его фуражку с позолоченной флотской эмблемой. – Вы матрос?
– Ну, в общем-то, да. Моряк. Даже точнее: капитан.
– А капитан главнее моряка? – спросил Густав.
– Как тебе сказать? Он тоже моряк. Но он знает чуть больше других моряков. Ну, к примеру, он хорошо знает морские дороги, и может даже в самую темную ночь привести свой корабль в нужный порт.
Потом дядя Юхан с отцом куда-то ушли, а тетушка Ловиса накормила его завтраком, после чего отвела на море. Оно было огромное, без берегов. Куда ни глянешь – вода и вода. У него особенный запах, и над ним летают другие чайки, совсем не такие, как на их озере Венерн.
А еще через день дядя Юхан с разрешения папы взял его с собой в короткий рейс. Он проплавал целый день, потом ночь и еще день. Уже через какой-то час он начал осваиваться на «Якубе» – так назывался дядин пароход. Он быстро весь его изучил и уже знал путь и в кочегарку, и в рулевую рубку. Большую часть времени в рубке стоял дядя Юхан.
– Тебе нравится море? – спросил он.
– Да. Даже очень.
– Ну что ж. Тогда вставай к штурвалу. Он круглый, но это не значит, что его нужно туда-сюда крутить. Вот видишь, это компас, – указал дядя. – А на нем стрелочка. Она указывает, куда нам надо плыть. И если стрелка начинает отклоняться, ты с помощью штурвала ставишь ее на прежнее место, и она выведет нас туда, куда нам нужно. А нужно нам, Густав, в Стокгольм.
С тех пор прошли годы и годы. Давно нет на свете дяди Юхана, первого его учителя всем морским премудростям. Уже и сам он стал старше тогдашнего дяди. Долог был его путь к капитанскому мостику, вдвое дольше – к капитанскому мостику на своем пароходе…
Почему все это вспомнилось Эриксону? Наверное, потому, что он вдруг оказался без работы. В плавании не до воспоминаний. А когда много свободного времени, все прошлое само возникает в памяти.
Он стоял на палубе в своей брезентовой рабочей одежде возле шлюпки, в некоторых местах краска на ее бортах облезла, и проплешины светились голым деревом. Еще тогда, давно, дядя Юхан говорил: «Кто главный на пароходе? Капитан,
Он давно собирался подкрасить шлюпку, но все не хватало времени. И вот – выдалось, можно не только шлюпку, весь пароход наново покрасить. Он извлек из потайных закоулков и вынес на палубу кисти и две банки краски. Редкой краски, на льняном масле. Такую сейчас не найдешь. Эту краску он уже второй год берег, не пускал в дело. На таком масле краска даже на днищах судов держится до пяти лет, а то и дольше, ей не страшна ни морская вода, ни солнце. Прежде льняное семя привозили из России, и здесь из него отжимали масло. Но с тех пор, как в России начался этот бедлам, который они называют революцией, им там стало не до льняного масла. Уже пришло время, и всю «Эскильстуну» слегка бы обновить, да где ж теперь возьмешь столько этой редкой краски?
День стоял хороший, солнечный. До вечера он успеет покрасить шлюпку, а за ночь, если не будет дождя, она даже успеет слегка подсохнуть.
Он снял куртку, и едва только успел пару раз мазнуть кистью по шлюпке, как снизу, с набережной раздался голос:
– Эй, Эрик! Чем занимаешься?
Он глянул вниз, там стоял томящийся от безделья знакомый матрос с соседнего парохода.
– Ну что тебе? – не очень дружелюбно отозвался Эриксон, давая стоящему внизу понять, что он занят и не намерен вступать в разговоры.
– Да так, из любопытства. Я тебя с утра все высматривал…
– Не мешай. Хочу шлюпку покрасить.
– Продавать «Эскильстуну» собрался?
– С чего ты взял? Я еще не совсем выжил из ума.
– А чем красишь? Суриком?
– «Суриком» – скажешь такое! – с пренебрежением сказал Эриксон. – Белой, на льняном масле!
– Ух ты! Где ж ты ее достал? Я уже два года на льняном краску не видел.
– Старые запасы.
– Запасливый ты! А я уж почему-то подумал, что будешь продавать «Эскильстуну»… Ну, продолжай, крась!
Сделав еще несколько мазков краской по шлюпке, Эриксон снова оторвался от работы, подошел к краю палубы и спросил у все еще стоящего возле его причала матроса:
– Карл! А ты с чего вдруг стал меня искать?
– Не помню… Ах, да! Тут этот… маклер Бергстрем с утра тебя спрашивал. Два раза приходил. Я и подумал: не станет же он просто так тебя разыскивать.
– Если я ему нужен, и в третий раз придет. – И Эриксон снова вернулся к шлюпке, продолжил ее красить.
– Слышь, Эрик! А, может, он это… Ну, какую-нибудь работу хочет тебе предложить? – донеслось снизу.
– Иди своей дорогой, – с легкой досадой ответил Эриксон, продолжая старательно размахивать кистью. Работа спокойная, неторопливая, способствовала неспешному размышлению. «А и в самом деле, зачем Бергстрем меня разыскивает?» – подумал он. Аккуратно поддел шпателем старую облупившуюся краску, очистил добела доску и лишь после этого нанес на нее слой краски. Но при этом продолжал размышлять: «…Не было бы дела, не пришел бы. Два раза приходил. В третий раз может и не прийти. Таких, как я, ищущих работу, сейчас не пересчитать…»