Последнее правило
Шрифт:
А что, если лед растает прямо сейчас?
И я провалюсь?
Кто-нибудь из ребят, катающихся неподалеку, услышит всплеск? Бросится ли старик меня спасать?
Учитель английского утверждает, что риторический вопрос — это вопрос, на который не ждешь ответа: «Папа Римский католик?» или «Медведи гадят в лесу?»
Я считаю, что риторический вопрос ответ имеет, но слышать этот ответ никому не хочется.
«Это платье меня полнит?»
«Неужели ты и вправду такой тупой?»
«Если лед растает и я уйду под воду, существовал ли я когда-нибудь вообще?»
«Если бы в тюрьме оказался я, неужели Джейкоб поверил
Ни с того ни с сего я сажусь на лед прямо посреди пруда. В джинсах сидеть холодно. Я представляю, как все у меня внутри замерзает. Меня найдут, а я превращусь в сосульку, в статую.
— Эй, парень, с тобой все в порядке? — подъезжает ко мне старик. — Помощь нужна?
Как я и говорил: этот ответ никто слышать не хочет.
Прошлой ночью я спал плохо, но, когда заснул, видел сон. Привиделось, что я вытаскиваю Джейкоба из тюрьмы. Мне удалось это, когда я прочел все его блокноты с записями о «Блюстителях порядка» и сымитировал поведение воров-домушников. Не успел я завернуть за угол тюрьмы, в которой держали Джейкоба, как он уже готов. «Джейкоб, — велю я, — ты должен в точности следовать моим указаниям». И он в точности их выполняет — потому-то я и понимаю, что это всего лишь сон. Он молчит, не задает вопросов. Мы на цыпочках минуем надзирателя и запрыгиваем в огромный мусорный бак, скрываясь под ворохом бумаги и другого хлама. Наконец приходит сторож и вывозит контейнер, где мы сидим, — раздается зуммер, створки запертых ворот разъезжаются в стороны. Только сторож собирается опустошить гигантский бак в мусорный контейнер, как я кричу «Давай!», мы с Джейкобом выпрыгиваем из бака и пускаемся наутек. Бежим без оглядки несколько часов, пока единственными нашими преследователями не остаются падающие звезды. В конце концов мы останавливаемся в поле, где трава по пояс, и ложимся прямо в нее.
«Я не делал этого», — говорит мне Джейкоб.
«Я тебе верю», — отвечаю я чистую правду.
В тот день, когда Джейкобу было дано задание завести друга, две малышки, с которыми он познакомился в песочнице, убежали домой, даже не попрощавшись, и оставили моего тринадцатилетнего брата одного ковыряться в песке.
Я боялся смотреть на маму, поэтому подошел к песочнице и присел на бортик. Колени доставали мне до подбородка. Я оказался слишком большим для песочницы, а зрелище того, как брат скрючился в ней, было просто ненормальным. Я поднял с земли камень и принялся швырять его в песок.
— Что ты ищешь? — спросил я.
— Аллозавра, — ответил Джейкоб.
— А как мы его узнаем, когда найдем?
Лицо Джейкоба просияло.
— У него позвонки и череп не такие тяжелые, как у остальных динозавров. Само название «аллозавр» указывает на это: буквально — «другая ящерица».
Я представил себе сверстника Джейкоба, который бы наблюдал за тем, как мой брат играет в песочнице в палеонтологов. А сможет ли он вообще завести друга?
— Тео, — внезапно шепчет он мне, — знаешь, на самом деле здесь мы динозавров не найдем.
— Да, — засмеялся я. — Но если бы нашли, вот была бы история, согласен?
— Понаехали бы журналисты, — сказал Джейкоб.
— Нас бы показали в новостях, пригласили в шоу Опры, — продолжаю фантазировать я. — Двух братьев, которые нашли в песочнице скелет динозавра. Может быть, наши изображения появились
— Легендарные братья Хант, — усмехнулся Джейкоб. — Так бы нас называли.
— Легендарные братья Хант, — повторил я, наблюдая, как Джейкоб пытается добраться лопаткой до дна песочницы. Интересно, скоро ли я перерасту его?
ДЖЕЙКОБ
Я и в самом деле не понимаю, что происходит.
Сперва я решил, что таковы правила. Сродни тому, как маму вывезли на коляске, после того как она родила Тео, хотя она и сама прекрасно могла бы идти и нести Тео на руках. Может, такова процедура, и именно поэтому приставы вывели меня из зала заседаний (на этот раз они поостереглись ко мне прикасаться). Я решил, что меня отведут к выходу из здания или некоему «отгрузочному доку», откуда обвиняемых забирают домой.
Вместо этого меня запихнули на заднее сиденье полицейской машины и два часа тридцать восемь минут везли в тюрьму.
Я не хочу находиться в тюрьме.
Здесь меня встретили совсем другие полицейские, не те, что привезли. Новые носили другую форму и задавали те же вопросы, что и детектив Метсон в участке. На потолке горели флуоресцентные лампы, как в однотипных универсальных магазинах «Уолмарт». Именно из-за освещения я не люблю ходить в эти магазины: свет мигает, иногда лампочки из-за трансформаторов шипят, и я боюсь, что на меня обрушится потолок. Даже сейчас я не могу разговаривать и каждые несколько секунд поглядываю на потолок.
— Я хотел бы позвонить маме, — обращаюсь я к тюремщику.
— А я — выиграть в лотерею, но что-то подсказывает мне, что ни один из нас не получит желаемого.
— Я не могу здесь оставаться, — говорю я.
Он продолжает печатать на компьютере.
— Не помню, чтобы я спрашивал твое мнение.
Неужели этот полицейский такой тупоголовый? Или он просто пытается действовать мне на нервы?
— Я учащийся, — объясняю я тем же тоном, как объяснял бы масс-спектрометрию человеку, который ни сном ни духом не слышал об анализе трассологических доказательств. — Мне нужно в семь сорок семь быть в школе, в противном случае я не успею заглянуть в свой шкафчик до начала занятий.
— Считай, что ты на зимних каникулах, — отвечает полицейский.
— Зимние каникулы начинаются с пятнадцатого февраля.
Он ударяет по клавише.
— Ладно. Вставай! — велит он, и я подчиняюсь. — Что у тебя в карманах?
Я смотрю вниз на пиджак.
— Руки.
— Умник, да? — интересуется офицер. — Давай выворачивай их, живо!
Сбитый с толку, я протягиваю раскрытые ладони. У меня в руках ничего нет.
— Карманы.
Я достаю пачку жевательной резинки, зеленый камешек, стеклышко, найденное на берегу моря, ленту с нашими с мамой фотографиями, бумажник. Офицер все забирает.
— Эй…
— Деньги запишут на твой счет, — объясняет он.
Я вижу, как он делает пометку на клочке бумаги, потом открывает мой бумажник, достает деньги и снимок доктора Генри Ли. Начинает пересчитывать деньги и случайно роняет пачку. Когда он снова собирает купюры, они уже сложены не по порядку.
Меня бросает в пот.
— Деньги… — говорю я.
— Я ни цента не взял, если ты об этом беспокоишься.
Я вижу, что «двадцатка» оказалась рядом с долларовой купюрой, «пятерка» перевернута, президент Линкольн лежит лицом вниз.