Последнее предложение
Шрифт:
— Спасибо, — хрипло прошептал человек, — но мне…
— Градусом не тянет… а все прочее… — мужчина вытащил сотовый. — «Скорую»…
— Не надо, — прошептал он — почти умоляюще. — Мне лучше, лучше…
— Бесплатно, — мрачно ободрили его.
— Нет… моя остановка… сейчас остановка… мне обязательно надо… только помогите выйти… и все. Пожалуйста.
Он заметил, что теперь все в салоне смотрят на них. Мужчина скривился, словно от зубной боли, потом помог ему подняться и подвел к дверям, крепко и надежно придерживая под локоть. Человек уцепился за поручень и облегченно вздохнул, почувствовав, как трамвай начинает
— Работать — ни-ни, а вот нажраться… — доверительно сказал кому-то неподалеку женский голос. — Хорошо хоть не наблевал!..
— Заглохни-ка, дамочка! — с неожиданной злостью отрезал мужчина — как плетью хлестнул. Женский голос захлебнулся, потом что-то сварливо ответил, но поддерживаемый уже не слушал — двери открылись, и он, дернувшись вперед, вывалился бы в них, если бы мужчина не успел его подхватить.
— Слушай, мужик, давай «скорую» вызову — ты ж на ногах не стоишь!
— Нет, — человек вывернулся из его рук и попятился. — Спасибо… спасибо вам… но… я сам… сам… мне уже лучше… Спасибо!..
Двери захлопнулись, и трамвай неторопливо покатил прочь. Мужчина проводил его сожалеющим взглядом, сплюнул и удивленно посмотрел на человека, который, пошатываясь, брел к темнеющему неподалеку жилому массиву.
— Придурок, загнешься ведь или пришибут!.. — он пожал плечами и сунул в рот сигарету. — Из-за тебя, дурака, теперь придется пешком идти!..
Раненый вдруг остановился. У него в голове возникли два вопроса, которые показались ему очень важными — сейчас они были даже важнее боли, важнее того, что он может не успеть…
— Вы не местный, да?
— Местный, — озадаченно бросил уходящий мужчина через плечо. И почти сразу же почему-то добавил: — Слишком.
Мужчина перебежал через рельсы и исчез, проглоченный теснящимся среди старых лип мраком, прежде чем он успел задать ему второй вопрос. Он хотел знать его имя. И сказать ему свое. Просто… просто хотелось остаться для помогшего не безликой фигурой, а кем-то, у кого есть имя.
Человек отвернулся и побрел домой, прижимая ладонь к животу и чувствуя, как по его ногам начинают стекать просочившиеся-таки сквозь повязку струйки крови. Ощущение было щекотным и очень неприятным. По дороге он дважды споткнулся и чуть не упал. Подбородок снова стал влажным, бредущий вытер его, опять споткнулся и налетел на березу, оставив на бледном стволе смазанный кровавый отпечаток ладони. Ему казалось, что он идет целую жизнь, и когда, наконец, захлопнул за собой дверь квартиры и повалился на пуфик в прихожей, то не поверил в это. Наверное, он все еще сидит в трамвае и видит сон. Но рот вновь наполнился горячим, медным, с подбородка на линолеум зашлепали тяжелые капли, добавляя к бледно-коричневому красную гамму, и он сообразил, что это не сон.
На кухне он выпил воды — не столько для того, чтобы утолить иссушающую жажду, сколько чтобы изгнать этот отвратительный медный вкус. Но вода, приятно охладившая небо и язык, прокатилась внутрь жидким огнем, ядро в животе завращалось с бешеной скоростью, и человека стошнило в раковину. Он едва не упал, еле-еле успев ухватиться за край раковины, и несколько секунд стоял, согнувшись, тяжело дыша и опустив голову, и бессмысленно смотрел на раскачивающиеся розовые нити слюны, тянущиеся от подбородка к потрескавшейся эмали, усыпанной пятнышками ржавчины. Было очень больно. Он не знал, что это будет так больно.
Наконец
Он добрался до кровати, оставив за собой след из размазанных темно-красных пятен, привалился к ней спиной и только сейчас осознал, что кровь течет по его подбородку с пугающей интенсивностью. Расстегнул куртку — рубашка, разорванная и обмотанная вокруг талии и удерживаемый ею легкий женский свитерок, когда-то бывший голубым, пропитались темной кровью и набухли. Он развязал узел, скомкал повязку и уронил на пол. Та упала с сочным чавкающим звуком. Человек взглянул на рану. Нож, после того как воткнули, провернули, и рана почти зияла, но все равно казалась очень маленькой. Небольшой «Grand way» с крестом на лезвии. Женщины не носят с собой большие ножи.
Обычно, женщины вообще не носят с собой ножи.
Человек взглянул на телефон в коридоре. Нужно вызвать «скорую»… конечно, он вызовет, но вначале нужно еще многое успеть. Ведь он практически только начал. А время уходит… странно, что теперь у времени и у его крови равная скорость. Он много раз слышал, что от ранения в живот умирают долго. Умирают в мучениях… но долго.
Он действительно умирал долго. И успел многое сделать, удивляясь тому, что еще никогда в жизни ему не работалось так хорошо, как сейчас. А боль росла, и это уже было не раскаленное ядро, а чья-то когтистая лапа, терзавшая его внутренности, раздиравшая их в клочья, и иногда ему чудилось, что он слышит влажный звук рвущихся тканей.
Под конец он начал кричать, и сквозь собственный крик слышал, как разбуженные, раздраженные соседи стучат в стены.
Он кричал долго.
Часть 1
ЗАМЕНА
Если бы человеку, который этим теплым прозрачным утром вел по сонной Шае ослепительно белый катерок, сказали бы, что он, к счастью своему, находится в одном из красивейших уголков русской природы, он бы равнодушно ответил: «Да неужели?!» — или вовсе бы насмешливо фыркнул. Человек прожил здесь всю свою жизнь, красота примелькалась, и он ее попросту не замечал, зная слишком хорошо — и лабиринты речек и речушек, и озера, в гладь которых с невысоких берегов смотрелись березы, и бесчисленные островки, и огромные еловые леса, от которых рассветы казались зелеными, и тишина в них по утрам была древней. Он знал удобные заводи и закоряженные участки, он знал все окрестные ручьи и родники, он знал, где в мае расцветают дикие ирисы, но это ни в коей мере не делало его счастливее. На свой лад он, возможно, любил и Аркудинск, и его окрестности, но ему никогда бы не пришло в голову ими восхищаться. Тем более вслух. Он здесь жил — и все. Поэтому не понимал, почему Толька, друг детства, сам проживший в Аркудинске черт знает сколько лет, то и дело хлопает его по плечу и восклицает: