Последнее прости
Шрифт:
– Да. Если увижу их в зале, вообще все сорву. Короче, пущу дело под откос.
– Слушай, Олег, мне кажется, ты как начал с Эдиком шашкой махать, так остановиться и не можешь. Меня вот практически шантажируешь.
– Да нет. Ты не понял. Ну, нельзя, чтобы Катю там пытали – имела отношение, не имела. Собьют ее, дураку понятно. Откуда она знает: имела отношение или не имела. Стас тоже… Никто, кроме меня, ничего знать не может, вот в чем дело. Незачем их мучить.
– Самому хотелось бы до правды докопаться.
– А какая тут может быть другая правда? Эвтаназия законом у нас запрещена. Я к тому
– В чем особый цинизм заключается?
– Я сказал: в ее беззащитности. А у меня любовница – красивая и молодая. Вот такое дело вы сдаете. В нем все верно.
– Дикость, конечно. Я тут ночью проснулся и попытался себя поставить на твое место…
– Надеюсь, не получилось. С чем и поздравляю.
– Вообще-то кое-что получилось. Ну, не буду вдаваться. Наверное, я и смог бы избавить от мучений близкого человека. Никому никогда это не рассказывал. Был у меня родственник – богатый, сильный, активный. Председатель госкомитета. Фонтан, а не мужик. Жена его боготворила, в рот ему смотрела. И вдруг – беда. Гангрена обеих ног. А он – спортсмен, автомобилист, путешественник… Назначили день операции. Я пришел, с врачом поговорил: тот сказал, что ампутация пройдет нормально. Сердце здоровое. Захожу к дяде Гене в палату, там жена его сидит, тетя Таня. Улыбается ему, чем-то кормит, что-то шепчет. Посидели. Потом он говорит: «Танечка, ты иди. Я Сереже пару слов скажу». Она поцеловала его и вышла. Он мне говорит:
– Ты за ней присмотри. Здоровье у нее уже не то, договорились? – потом притягивает меня к себе, по плечу хлопает. – Прощай, говорит, Сережа. – Я подумал, перед операцией волнуется. Приехал на следующий день, врач выходит и сообщает: «Не было операции. Скончался ваш дядя сегодня утром от сердечной недостаточности». Вот так. Не захотел жить, как Маресьев… Качество жизни… У них, у чиновников такого ранга, были на всякий случай нужные препараты. Тетя Таня не плакала на похоронах…
– Бывает. Я таких историй тоже знаю пару-тройку.
– Олег, тебя Мила просила помочь?
– Я не буду об этом говорить. Это наше с ней дело. Я сказал: у вас есть только убийца. А жертву, уж будьте так милосердны, – не трогайте в этом своем суде.
Слава быстро спросил:
– Говори: ты сделал это из-за Кати?
Олег посмотрел ему в глаза, помолчал…
– Слушай, я тебя сейчас послать хотел, чтоб тему завершить, но, честное слово, почти смешно стало… Я столько лет вместе с Милой боролся за ее жизнь, мы так боролись… Ну, встретил Катю, влюбился, конечно, без памяти, любовницей ее сделал… Но не держи ты меня за мудака… Добить умирающую жену, чтобы приблизить на пару месяцев идиллию с Катей? Какая идиллия! Она была прочно замужем. Она такая честная, чистая, да она бы первая меня возненавидела за Милу. Может, и возненавидела, только сама пока не отдает себе отчет. Из-за Кати еще страшнее было решиться. Не знаю, поймешь ты или нет, но то, что Катя овдовела, ничего не меняет. Мы не можем быть вместе. Между нами призрак Милы. Мила была против. Не могла сказать, но я знал. Если бы не было Кати, я бы сразу застрелился. Мы с Милой стали
– Да, конечно. Снимет. Еще как. Я пойду…
Сергей подошел к выходу, потом повернулся:
– Я в этом деле по просьбе Кати. С ее стороны. Вроде свою миссию выполнил. Одного хочется: дать бы тебе по морде, как ты сам любишь делать, чтобы мозги на место встали. Да ты сильнее. И мозги у тебя стальные. Ничего, найдем Кате другого.
Сергей вернулся в кабинет Славы, где все уже стояло на столе, и напился, по его собственному выражению, до поросячьего визга.
Ирина быстро шла по коридору санатория к номеру Алексея. И вдруг увидела у окна высокую мужскую фигуру. Она сначала подумала, что ошиблась. Он не говорил ей по телефону, что ходит сам. Мужчина повернулся, сделал шаг ей навстречу.
– Ира, наконец-то. Я места себе не нахожу.
Он говорил почти так же, как до болезни, только чуть медленнее, и голос стал немного глуше после операции на артерии.
– Ну, и побежал бы по улице мне навстречу, – рассмеялась она. – Торчит он тут, в коридоре. Вещи собрал?
– Да вроде.
Обратно она вела машину очень осторожно, сама не зная почему. Алексей улыбнулся:
– Ты меня везешь, как хрустального.
– Ты думаешь, почему?
– Навозилась со мной. Боишься, что опять развалюсь, и тебе все сызнова начинать. Не ожидал я, что ты такая упрямая.
– И как ты думаешь, почему?
– Знать бы… Я все помню, Ира, знаешь…
– Да. Шляпников сказал. Все центры уцелели.
– Я все помню с самого начала…
– Не надо!.. Хотя… говори. Ты помнишь, как я привезла тебя в твою квартиру? Как хотела оставить?
– Да.
– Что ты об этом думаешь?
– Ничего. Так было. А потом столько ночей – я в аду, а ты рядом… И временами мне было хорошо в том аду.
– Забывать давай, что ли. Шляпников сказал, что тебе можно все потихоньку. Можем поехать куда-то на лыжах покататься. Правда, это придется согласовать с твоей кафедрой.
– С чем? С кем? Ты хочешь сказать…
– Мерзавцы они, хочу я сказать. Ну, разумеется, я очень долго туда не звонила. Потом позвонила, рассказала, мол, заболел ты в другом городе, не мог дать знать. Спрашиваю, как твои дела теперь… Мне говорит этот тип – зав. кафедрой. Мы, мол, его ждали, сколько могли, а потом уволили по причине отсутствия, другого на его место взяли.
– Ну, понятно.
– Мне это было не понятно. Они ничего не узнавали, не искали, ты – человек одинокий… был. В общем, это длинная истории. Съездим туда на днях. Тебе все оплатят по больничным, ты там работаешь. Отпуск оформим.
– Больничные откуда?
– От верблюда. Да у нас можно купить даже справки о непорочном зачатии.
– Серьезно? Я не знал. Получается, я не безработный. И даже не совсем бедный.
– Ну, не беднее, чем любой другой малахольный профессор.
Они приехали к ней домой, Ирина стала разогревать обед, наливать для Алексея горячую ванну…