Последнее путешествие. Повесть
Шрифт:
Наконец, в юности ему удалось вырваться из замкнутого мира, – уехал в столицу и поступил в институт. Вступил в отчаянную бездомную молодость, которую тогда выражал в стихах.
Я транзитник – я так устал от провинций гнетущихЯсных идей, что нахватался навек,Боли утрат, что не заменят тщедушноеПлемя,В институте Дима случайно женился на студентке. Она не любила его, потому что любила другого, который ее бросил. И они, ссорясь из-за подозрений в его неверности от обиды на нее, и нежелания целиком разделить с ней заботы в доме, нищенствовали вдвоем до конца учебы, пока он не устроился в министерство референтом. Работа была скучная, в авторитарном государстве не поощрялось никакой свободной инициативы. По утрам приходил на работу, садился за выделенный ему столик и составлял методики. Чиновники рядом тоже молча утыкались в папки «дел». Он попал в одно из рутинных устройств организации государства – вертикальную подчиненность Единой воле, похоже, надолго. Нет, это была уже не власть, ломающая через колено, а власть законов, установленных волей народа парламентом (правда, скорее их протаскивала Единая воля). Законы выполнялись формально и беспощадно, дробя кости нарушителей – до конца, тютелька в тютельку с установленными параграфами, не признавая щадящих допусков, в которых находится вся жизнь и смерть человека. То есть, наказывали за проступок по букве закона, а не по духу (особенно протестующих, а не патриотов), не учитывая оправдывающих причин, объявляли зарубежными агентами, штрафовали их, с нищенскими доходами, на такую же сумму, как и олигархов, или сажали на непомерно большие сроки.
У Димы не было возможности что-то сделать самому, просто все тут было не его – за него решало правительство, вышестоящие чиновники, на которых все, кому не лень, легонько сваливали с плеч свою ношу. Мол, в политике, и во всем они знают как.
Может быть, его серая часть жизни находилась в блаженном существовании, где не к чему рыпаться, всегда есть возможности размножения и сытости.
Он все ожидал чего-то, иногда взрывался нетерпением, пока его не уволили, ибо на его место метил сын мелкого начальника. Он выпал из чиновничьего мира в опасный капиталистический мир одинокого волка, могущего погибнуть, не добыв пропитания.
3
На воле, оторвавшись от пуповины общей казенной связи, вместе с приятелями Дима искал возможность раскрыть энергию безграничной свободы.
До чего же неистребима юношеская романтика! Дима с соратниками не хотел пробиваться в лоб, жертвенно набрасываясь на вековые амбразуры стабилизации, а хотел очищать людей нравственно. Это мог быть гражданский союз. И он стал создавать такой союз.
Чтобы выжить в нехалявном конкурентном мире обмена товаров и услуг, нужно было играть по его правилам. Не обладая предпринимательской жилкой, Дима вместе с приятелями строил сеть организаций при Гражданском союзе, обещающих честные услуги, в результате чего предпринимательство в стране станет высоконравственным.
____
Сказано – сделано. Они уже сидели в маленькой арендованной комнатке и дегустировали водку из образцов, присланных для определения чистоты продукта, и предавались радужным перспективам завоевания на рынке нравственных высот.
Надегустированный Коля Караваев, создатель международного консорциума по экологически чистым удобрениям, восклицал.
– Очервивим страну!
Павел Домашнев, организатор сети продвижения чистых товаров, уверенно ворочал языком:
– Покроем ее же ячейками высоконравственного творчества! Тихой сапой!
Философ Нелепин, давно прилепившийся к ним представитель Института философии и экономики, опрокинув стакан халявной водки, призывал окинуть широким взглядом все эпохи, чтобы понять, куда идет мир.
Они были учредителями Гражданского союза, руководителем которого был избран Дима.
Правда, деятельность сети организаций этих выдающихся деятелей пока заключалась в выработке программ и в воображении ярких перспектив.
Сразу определились направления – непримиримое противостояние смирившимся в благополучном застое, или встраивание в чуждую систему с целью – тихой сапой – ее оздоровления и совершенствования.
Политолог Игорь горячился:
– Нельзя подлаживаться под систему! Вы только совершенствуете насилие.
– Маргиналы, не имеющие ресурса! – горделиво парировал экономист Коля Караваев. – Идеи свержения старого порядка были чреваты кризисом. Не дай бог снова пережить девяностые!
Технарь Паша Домашнев был вечным оптимистом.
– Надо жить тем, что есть. Все не так плохо. Многие приятели встроились в систему, и ничего, живут.
Прошло время, когда Коля и Паша увлекались идеями переустройства жизни, намагниченные в основном иностранными агентами – известными литераторами и критиканами-оппозиционерами. Они вздрагивали, вспоминая голод и разруху во времена перестройки.
Дима был согласен. Все, кто создает, руководит созданием, – профессионалы. И даже те вожди, кто создает разрушая, – своего рода профессионалы. Только одни ожесточаются от ленивого и непослушного «быдла», ведут к тирании, а другие – преодолевают себя, видя несовершенство мира, и ведут его к гуманизации. А гуманитарии в своих кабинетах, считал он, в основном не нюхали подлинной истины.
Соратник Игорь, политолог, возмущался:
– Коллаборационисты! Предатели идеалов! Панегиристы татарских нравов, что вы делаете! Взгляните себе под ноги – вы стоите на краю бездны!
А что делать? Все революции вели только к худшему – вместо старых хищников приходили новые, еще более жуткие. Так было в прошлом, есть в настоящем и, наверно, будет. Надо было как-то жить, и бороться. Это было не непротивление злу насилием, а хитрое подлезание под давящее брюхо, облагораживая почву под ним. Как и завещал моралист прошедшей эпохи Лев Толстой, сейчас очищенный от лжи нападок за непротивленчество.
Философ Нелепин принял еще стакан халявной водки, теперь смотрел на приятелей отчужденно, откуда-то из своих мистических высот.