Последнее танго в Бруклине
Шрифт:
– Вы в каком университете учились?
– В Колумбийском, подготовительный лечебный факультет… Только потом я перевелась на библиотечное отделение, там и диплом получила.
– Вы мне идеально подходите.
– В каком смысле?
– Понимаете, мне нужен помощник, знающий медицинскую терминологию и умеющий работать с процессором.
Эллен недовольно нахмурилась.
– Вы что же хотите, чтобы я стала вашей машинисткой? – Какое разочарование, однако.
– Вы напрасно обижаетесь, я ведь хотел вам предложить гораздо более трудную работу, – и он снова улыбнулся, обнажая крепкие белоснежные зубы. – Мне нужен человек,
Она оторвала на принтере лист, заполненный информацией, и подала ему.
– А зачем вы хотите написать книгу о пересадках? Ведь об этом столько уже написано.
– Это вопрос или комментарий? – Улыбка ясно показывала, что ему приятно с ней болтать.
– Извините, не хотела вас задеть.
– Ну что вы. А дело в том, что я хочу написать книгу, которая будет понятна всем, не только специалистам… и тогда люди охотнее станут выполнять функцию доноров. Сейчас приходится использовать исключительно сердца скончавшихся от кровоизлияния в мозг…
– А как насчет павианов?
– Хм, правду говорят, что слухами земля полнится. Но должен вас разочаровать: пока что с органами павианов не сделано ни одной удачной пересадки, хотя я верю, что мои эксперименты в области трансгенетических пересадок, то есть…
– Я знаю, что такое трансгенетические пересадки, – прервала она. – Это когда органы одного вида пересаживают особи другого. Последнее слово в медицине. Только эта техника – во всяком случае, теоретически – способна предотвратить отторжение, если человеку пересаживают орган, взятый у животного.
Брови у него поползли вверх – ага, не ожидал, что она так осведомлена.
– Как знать, что если вскоре слово «теоретически» не понадобится? А впрочем, с павианами еще сколько ждать, пока они станут надежными донорами, вот раковые больные – дело другое. Одно скверно: все время опасаются, что органы будут взяты еще до того, как у донора наступит окончательная смерть.
– А как не опасаться? Вы что же, хотите забирать умирающих в операционную, чтобы вырезать нужное, едва они дух испустят? Бр-р.
– Понимаю, звучит и вправду кошмарно, но ведь ничего тут такого уж отвратительного нет. – Он смотрел на нее не отрываясь, и это ее начинало тяготить. – А вы бы не пожертвовали своим сердцем, чтобы спасти чью-то жизнь, если бы знали, что умираете и надежды не осталось никакой?
Как он, подумать только, увлечен. Эллен прикусила язык.
– Наверное, отдала бы, но точно сказать не берусь.
– Вот зачем я и пишу эту книгу. Чтобы убедить людей: отдавая органы для пересадки, вы приносите не жертву, а дар.
– Звучит очень благородно. Он напрягся.
– Нет, я правда так думаю, – поспешила уточнить она. – И, конечно, я вам с радостью помогу.
– Спасибо. Вернемся к этому разговору, как только я тут у вас устроюсь. – Он засунул сложенный лист в карман халата, повернулся, но у самой двери приостановился: – А вам бы хотелось посмотреть, как делается пересадка сердца?
– Ой… я так плохо переношу вид крови…
– Ну, может быть, после этого научитесь.
Она смотрела, как он твердым шагом пересекает холл, и думала, какая, должно быть, удача с ним поработать. Уж не судьба ли так распорядилась, что они должны быть вместе? Целый вечер работать до седьмого пота, придумывать что-то, изобретать, а после всего
И все это время она готовилась к тому дню, когда можно будет присутствовать на операции. Да, нелегко ей пришлось, очень нелегко, но ведь дело того стоило, еще как, – в жизни бы не поверила, что такое бывает! А все же…
Все же больше всего остального ей запомнились глаза Джины, когда она обменялась с Рихардом взглядом над трепещущим сердцем.
«Ну прекрати, – уговаривала она себя. – Джина ведь просто выполняла свои обязанности».
Эллен было понятно, что с Джиной ей тут не равняться. Воли никогда не хватит. Хотя она тоже умеет высказываться решительно и категорично, но ведь это у нее от прямоты характера, которую напрасно принимают за твердость. А сейчас ей хотелось, чтобы она и впрямь умела владеть собой, и не было бы тогда чувства ревности из-за того, что у Джины с Рихардом есть своя общая сфера, куда ей доступ закрыт.
– Сидим, мечтаем, а за это, оказывается, зарплата идет, – насмешливо проговорили сзади. Эллен оглянулась – ах, эта Голди, опять подкралась незаметно, подружка ее лучшая, вот она улыбается, личико такое круглое, а уж довольна-то, довольна. Она была медсестрой в операционной, эта Голди, которую по-настоящему звали Беатрис, но уж до того она похожа на Вупи Голдберг – актрису эту, которая в смешных ролях просто замечательна, – что вся клиника только так к ней и обращается: Голди. Да ее просто за родную сестру Вупи принять можно. Вот так и пристало к ней второе имя. А если кто назовет ее Беатрис, она сразу обрывает – одному только мужу такое разрешено.
– Зарплата понятно за что идет, Голди. А вот попросила я стул купить с пластической спинкой, чтобы поясница так не болела, и пожалуйста, покупайте, говорят, за свой счет.
– А ты чего ожидала? Да плевать им на твою поясницу, тут же католический госпиталь. А это значит вот что: нам платят, только чтобы с голоду не померли, зато у папы риза алмазами расшита на самом интересном месте.
Эллен рассмеялась – уж эта Голди, вечно скажет как отрежет. Да и сама она такая же.
– Ну как успехи с ненаглядным?
– Смотрела сегодня, как он сердце пересаживал.
– Шутишь, что ли? Ты же от царапины в обморок хлопаешься.
– А меня и тошнило все время, но ничего, справилась, как видишь.
– Молодец, девочка, пошли кофе выпьем по этому случаю за мой счет.
– Только этого мне не хватало, помоев из машины их ржавой – нет уж, спасибо большое.
– Тогда просто посиди со мной, пока я чашечку помоев проглочу. У меня тоже утро выдалось жуткое, тройное переливание, а у этого Фанберга пальцы ходуном ходят. Счастье еще, что пациент в живых остался.