Последние часы. Книга III. Терновая цепь
Шрифт:
– Ты не думала, что твои поступки интересуют меня, – повторил Джеймс и взглянул на бутылку, которую по-прежнему держал в руках. – Знаете, я сижу здесь уже несколько часов. Я решил было выпить этой дряни, подумал, что это придаст мне храбрости, но на вкус она хуже самого смертоносного яда. Мне удалось сделать лишь один глоток. Как ты можешь вливать это в себя, Мэт, я не представляю.
Он поставил полупустую бутылку на стол, и Корделия только в этот момент заметила зеленую этикетку с белыми буквами: ABSINTHE BLANQUI.
Мэтью не шевелился.
–
Джеймс удивленно приподнял брови.
– Я взял абсент в его спальне…
«Нет», – мысленно произнесла Корделия. Джеймс, по-видимому, все еще не понимал, что происходит.
– Ты заходил в мою спальню? – прошипел Мэтью, и после этих слов надежда на то, что произошла какая-то ошибка, что алкоголь не принадлежит Мэтью, окончательно покинула ее.
– Я искал тебя, – объяснил Джеймс. – Я увидел абсент и шерри-бренди – наверное, надо было взять ликер, но, видно, я плохо разбираюсь в крепких напитках. Я… – Он взглянул на Мэтью, белого как полотно, потом на Корделию, и нахмурился. – В чем дело?
Корделия вспомнила вкус губ Мэтью, когда они целовались на мосту. Сладкий, как леденец… Шерри-бренди. Девушка выпустила руку Мэтью, прижала ладони к груди, сплела пальцы, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Какой же она была дурочкой! Дурочкой, которую жизнь и смерть отца ничему не научили.
Она могла бы сейчас наброситься на Мэтью с упреками, накричать на него, назвать лжецом в присутствии Джеймса. Но он выглядел таким ошеломленным и несчастным. Мэтью стоял неподвижно, уставившись в одну точку, и только мускул подергивался у него на лице.
– Мне не следовало появляться здесь, – заговорил Джеймс, переводя взгляд с друга на жену.
В его глазах Корделия видела гнев, любовь, надежду и отчаяние. Она ощутила желание ободрить, утешить его и тут же возненавидела себя за это.
– Корделия, скажи мне, чего ты хочешь. Если ты хочешь быть с Мэтью, я уйду… исчезну из твоей жизни. Я не желаю причинять боль ни тебе, ни ему…
– Ты же знал, – прошептал Мэтью. – Я написал тебе в письме, что люблю Корделию. И вот ты являешься сюда, словно какой-то темный ангел, Джейми, говоришь Корделии, что она внезапно заинтересовала тебя как женщина…
– Ты написал только о том, что ты чувствуешь, – проговорил Джеймс, и его лицо покрыла смертельная бледность. – Мне нужно, чтобы Корделия сама сказала, с кем она предпочитает быть.
– Во имя Ангела, – застонал Мэтью, откинув голову назад. – Для меня нет и не будет избавления, да? Ничего хорошего в жизни, никогда…
– Прекратите.
Корделия вдруг почувствовала страшную усталость. Такая же, подобная морской волне, иногда накатывала на нее после сражения; ее как будто увлекало в морскую пучину, и она безвольно опускалась на дно, будучи не в состоянии сопротивляться.
– Я не желаю становиться причиной ссоры между вами двоими. Этого не будет. Если у вас появились какие-то разногласия, улаживайте их сами. А я пойду укладывать чемодан и завтра
Когда она закрывала за собой дверь спальни, из гостиной донесся голос Мэтью. Она никогда не слышала, чтобы тот говорил с такой горечью и злобой.
– Будь ты проклят, Джеймс.
Через несколько секунд хлопнула дверь номера. Мэтью ушел.
Джеймсу потребовалось минут пять или десять для того, чтобы набраться храбрости и постучать в дверь Корделии.
Он без особого труда разузнал у портье, в каком номере живут Мэтью и Корделия, сказав, что у него имеется сообщение. Поднялся на лифте, изобразил на двери Открывающую руну и принялся ходить по комнатам, искать их.
Сначала он зашел в спальню Мэтью; тот даже не попытался спрятать бутылки из-под бренди и абсента – большинство пустых, несколько початых. Они выстроились на подоконнике, словно зеленые стеклянные часовые. Повсюду, на спинках стульев, на полу, валялась небрежно брошенная одежда, мятые жилеты, гетры.
В комнате Корделии он провел всего минуту. В воздухе еще витал запах ее духов, косметики: пряности и жасмин. Воспоминания, вызванные этим сладким ароматом, были слишком свежими, слишком болезненными, и Джеймс сбежал в гостиную с одной из зеленых бутылок Мэтью, но не смог заставить себя выпить и рюмки. Горький напиток обжигал ему горло.
Он вспомнил облегчение, испытанное после того, как он понял, что Мэтью и Корделия спят в разных комнатах. Он сказал себе тогда, что не стоит удивляться. Мэтью все-таки был джентльменом, как бы сильно его ни влекло к Корделии. Он, Джеймс, поговорит с ними, расскажет о своих чувствах. Еще ничто не потеряно, думал он.
А потом он услышал, как открывается входная дверь. Он услышал их: негромкий смех, шорох одежды. Не подозревая, что он находится в комнате, они вошли в темную гостиную; двигаясь беззвучно, словно две тени, два призрака. Мэтью опустил Корделию на пол, продолжая обнимать, гладил ее тело, грудь, талию, бедра, и она целовала его, запрокинув голову, вцепившись ему в волосы… И Джеймс с болезненным чувством вспомнил, каково это – целовать Корделию, вспомнил сжигавшую его страсть, жаркую, мучительную, нестерпимую. Он почувствовал отвращение к самому себе, стыд, отчаяние… Он даже не помнил, как потянулся к шнурку и включил лампу.
Итак, он объявил о своем присутствии, и вот чем все закончилось. Мэтью ушел, и Джеймс понял, что должен поговорить с Корделией. Должен рассказать ей всю правду, несмотря на возникшую неловкость.
Он дважды постучал и открыл дверь. Комната была отделана в светлых тонах: обои и полог кровати серовато-зеленого оттенка, ковер цвета листьев шалфея с золотыми полосками. Джеймс вдруг вспомнил платья, которые Корделия носила, когда ее семья переехала в Лондон. На обоях повторялись узоры из геральдических лилий и лент цвета слоновой кости. Мебель была украшена позолотой; небольшой письменный стол стоял у высокого арочного окна, из которого были видны огни Вандомской площади.