Последние годы Дениса Давыдова
Шрифт:
Почему же Денис Васильевич не сблизился с этой гусарской средой?
Возможно, путь к сближению отчасти преграждался тем, что он сам после разрыва со Злотницкой, находись в мизантропическом состоянии, избегал новых знакомств.
Базиль всячески старался развлекать его, но, к сожалению, побыл в дивизии недолго. Осложнилась болезнь, вызванная ранениями. Базиль взял долгосрочный отпуск, поехал лечиться в Карлсбад, а затем прочно осел в Каменке.
Однако, думается, главную причину общественной отчужденности Дениса Васильевича можно обнаружить в написанной им тогда «Песне старого гусара», вскоре снискавшей самую широкую известность.
Старый, коренной гусар, каким считал себя
Воспетый им самим лихой рубака, ёра и забияка Бурцов представлялся как наилучший образец гусара. И возникавшие в памяти картины былого гусарского быта по-прежнему казались привлекательными.
На затылке кивера,Доломаны до колена,Сабли, ташки у бедра,И диваном — кипа сена.Трубки черные в зубах;Все безмолвны, дым гуляетНа закрученных вискахИ усы перебегает.Ни полслова… Дым столбом…Ни полслова… Все мертвецкиПьют и, преклонясь челом,Засыпают молодецки.Но едва проглянет день,Каждый по полю порхает;Кивер зверски набекрень.Ментик с вихрями играет.А нынешние гусары стали слишком важничать и умничать. Военный мундир для них, видимо, особой цены не имеет, многие щеголяют на вечерах в штатской одежде, бесконечно спорят по каждому поводу или с глубокомысленным видом обсуждают книжонки модного военного теоретика генерала Жомини.
Старый, коренной гусар смотрит на молодых жоминистов недоумевающими глазами, закручивает холеный черно-бурый ус и саркастически усмехается:
А теперь что вижу? — Страх!И гусары в модном свете,В вицмундирах, в башмаках,Вальсируют на паркете!Говорят: умней они…Но что слышим от любого?«Жомини да Жомини!»А об водке — ни полслова! [7] .7
Последние две строки стали крылатыми. Известно, что В. И. Ленин цитировал их в статье «Кабинет Бриана» (В. И. Ленин, Соч., т. 18, стр. 460).
Так или иначе, прослужив в дивизии более года, Денис Васильевич новыми, интересными для него знакомствами не обзавелся, зато славно потрудился на литературном поприще. Написал большую половину «Дневника партизанских списков», подготовил для печати особенно им ценимую книгу «Опыт партизанской войны». Время, проведенное в глухой деревне, даром не пропало.
19 февраля 1818 года Дениса Давыдова назначили начальником штаба седьмого пехотного корпуса, стоявшего тогда близ Киева.
Николай Николаевич Раевский высаживал цветы на клумбы, разбитые в небольшом садике за домом, выходившем сюда широкими ступенями небольшой открытой веранды.
Был конец апреля, теплый, солнечный.
Младшая, любимая дочь, двенадцатилетняя смуглая, черноглазая вострушка Машенька помогала отцу, поливала высадки из детской лейки.
Тут же в палисаднике находилась и Софья Алексеевна. Она сидела на скамейке с вязаньем в руках, прислушиваясь к оживленному разговору, который вели стоявшие несколько в стороне старшие ее дочери Катенька, Елена и Соня с молодым, красивым генералом. Крутой, без единой морщины лоб, светлые, немного выпуклые глаза и какая-то почти детская, застенчивая улыбка невольно располагали к генералу каждого. Большие черные глаза Катеньки Раевской не скрывали зарождавшегося нежного чувства.
Несколько месяцев назад этого генерала прислали из Петербурга в Киев на должность начальника штаба четвертого корпуса. Звали его Михаилом Федоровичем Орловым. И замечательным человеком был он не только по внешности.
Племянник екатерининского фаворита, превосходно образованный и разносторонне одаренный, Орлов служил в кавалергардах, а в 1813–1814 годах командовал, как и Денис Давыдов, отдельными отрядами авангардных войск. Император Александр взял его в свою свиту, поручил вести переговоры о капитуляции Парижа, после чего двадцатишестилетний Орлов был произведен в генералы.
Но царские милости Орлова не прельстили. Он открыто критиковал порочные привычки закоснелых феодалов и аракчеевские порядки в войсках, выступал с публичными вольнодумными речами, принял участие в составлении петиции царю от группы помещиков, считавших необходимой постепенную отмену крепостного права.
В наказание за это император Александр приказал отчислить Орлова из своей свиты, перевести в армию.
Представляясь Раевскому, как командиру корпуса, Михаил Федорович подробно поведал о причинах постигшей его опалы. Раевский, выслушав, пожал ему руку:
— Мне нет дела до того, что государь изволил прогневаться на вас, но ваши горячие, бескорыстные помыслы о благе отечества внушают мне самое глубокое уважение…
В семье Раевских опального молодого генерала приняли радушно, он всем пришелся по душе, и Софья Алексеевна втайне уж подумывала о том, какую прекрасную партию может составить себе Катенька.
Денис Васильевич, заехав проведать Раевских, сразу ощутил ту радостно-приподнятую и счастливую атмосферу, которая создается в дружных, согласных семьях появлением в доме нового, еще не успевшего раскрыть себя до конца, но безусловно интересного человека.
Дениса Васильевича встретили у Раевских, как обычно, по-родственному.
— Давненько тебя не видели, мой милый, — ласково говорил Раевский, вытирая платком руки и присаживаясь на скамейку. — Я, признаться, ожидал тебя на зимние контракты, а потом и ожидать перестал… Ну рассказывай, как живешь? Надолго ли к нам выбрался?
— Проездом, почтеннейший Николай Николаевич. Спешу в Балту по делам аренды, коя государем за мною оставлена…
Орлов, успевший расцеловаться со старым приятелем и стоявший рядом, заметил:
— Положим, друг Денис, быстро я тебя из Киева не выпущу, о том не помышляй!
— Нельзя, Михаила… Мне еще из Балты в Москву предстоит скакать. Сестра замуж выходить собралась.
— Да что вы говорите? — заинтересовалась Софья Алексеевна. — За кого же?
— За Бегичева Дмитрия Никитича, полковника Иркутского гусарского.