Последние годы Сталина. Эпоха возрождения
Шрифт:
Какие это были обличительные материалы? Что за компромат они содержали? На эти вопросы уже никогда не будет полного ответа. Повторим почти навязчивое «казалось бы»: с началом хрущевской «критики» Вождя появилась полная возможность предать гласности все документы, отражавшие малейшие оттенки «ошибочных» действий Сталина, не оставляя сомнений в обоснованности выдвинутых против него «обвинений». Но этого не произошло.
И все-таки «бешеный Никита» собрал компрометирующие его документы. В 1955 году по распоряжению Хрущева были сожжены одиннадцать мешков с «бумагами Берии» и документами Сталина. В историографии образовался вакуум, и исследователь В. Наумов сетовал
Теперь у Хрущева были развязаны руки. Вместо скамьи обвиняемого в зале суда, которая предназначалась ему за совершенные преступления, он обрел всю полноту власти. Однако он не мог отказаться от сложившихся привычек: укреплять свое карьеристское положение, выступая в роли «борца» и «обличителя».
Тем более что, опираясь на послушных подхалимов из аппарата, теперь он мог уже без особой оглядки тиражировать ложь и инсинуации. В дальнейшем его клевета не ограничивалась даже рамками здравого смысла. Она уже не подвергалась цензуре и зависела лишь от гротеска его фантазий и рецидивов обостренной наглости. От количества яда ненависти, переполнявшего его.
История была сведена до роли служанки, вносившей на пир негодяев дурно пахнувшие, отравлявшие общественное сознание блюда, приготовленные в кремлевской кухне. В. Кожинов пишет: «…Причиной затемненного и искаженного представления о послевоенном времени явилась мощная идеологическая кампания, предпринятая после смерти Сталина, — так называемое разоблачение культа личности, которое строилось по модели детской сказки об ужасном злодее, а кроме того, было по сути дела тем же культом личности, хоть и «наизнанку»…»
Но великолепный Кожинов не задумался над естественным вопросом: что двигало Хрущевым в его страстном, почти патологическом стремлении «развенчать» Сталина? Поведение Хрущева по отношению к Сталину не типично для нормального человека.
Он не мог не понимать, что всем, что было в его жизни — и «плохим», и «хорошим», — он обязан в конечном итоге Сталину. И не только тем, что на его долю выпала возможность встать у руля мощнейшего в мире государства.
Если бы Сталин не обратил внимания на Хрущева и не приблизил к себе, мир бы и не заметил, что была такая микроскопическая величина: «дорогой Никита Сергеевич», как угодливо называли его подхалимы.
Даже чувство элементарной благодарности, присущее нормальному человеку, обязывало Хрущева придерживаться в «критике» Вождя хотя бы видимости объективности. Причем он не посягал на политические и мировоззренческие позиции Сталина, подобно Троцкому. Конечно, выставление себя в роли либерала в отличие от якобы жесткого Вождя приносило политические дивиденды, но и это не объясняет шизофренической ненависти Хрущева в отношении Сталина.
Обращает на себя внимание, что вся антисталинская политика Хрущева строилась на беззастенчивой, умышленной лжи. И этот небывалый ранее по масштабам в истории идеологический подлог, извращающий существо эпохи Сталина, начался с хрущевского доклада на XX съезде партии.
Хрущев, отмечает исследователь ГУЛАГа В.Н. Земсков, «с целью помасштабней представить собственную роль освободителя жертв сталинских репрессий» утверждал: «…Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек». Опровергая эту ложь, В.Н. Земсков сообщает, что сохранились «копии докладных записок руководства МВД СССР на имя Н.С.Хрущева, в том числе на момент смерти И.В. Сталина. Следовательно, Н.С. Хрущев был прекрасно
Нет! Не соглашается Вадим Кожинов: «…Хрущев, который, называя цифру 10 млн. заключенных ко времени смерти Сталина, конечно же «подразумевал», что это… жертвы политического террора», поэтому он преувеличил не в четыре, а в двадцать раз!» Действительно, на 1 января 1953 года осужденных за антисоветскую деятельность в исправительно-трудовых лагерях содержалось 465 тысяч 256 человек [73] .
Конечно, после войны в стране происходили и «политические» репрессии, но нет необходимости доказывать, что подавляющее большинство из числа 490 тысяч осужденных в 1946-1952 годах «обвинялись в сотрудничестве с неприятелем». «Как ни прискорбно, — отмечает В. Кожинов, — одна только «численность воевавших на стороне гитлеровских войск национальных формирований из числа народов СССР была свыше 1 млн. человек» (по разным подсчетам — от 1,2 до 1,6 млн.), притом именно непосредственно воевавших на стороне врага, а не просто сотрудничавших с ним».
73
Мартиросян А.Сталин и достижения СССР. М., 2007. С. 246.
Примечательно, что именно в этот период, 26 марта 1947 года, в СССР был издан указ о запрещении смертной казни, и с 1948 по 1949 год не было вынесено ни одного смертного приговора; правда, 12 января 1950 года эта мера наказания была восстановлена.
Суть хрущевской политики «разоблачения» Кожинов аргументирует мыслью: «правитель, оказавшийся у власти после смерти обожествленного вождя, в сущности, вынужден был… «принизить» его (иначе в сравнении с ним, «богом», предстал бы в качестве недееспособного)… явить собой «спасителя страны», а также избавиться «от своих соперников по борьбе за верховную власть. Для этого новому «вождю» нужно было, в частности, уничтожить те или иные следы своей собственной предшествующей деятельности».
Все это так; и несомненно, что Хрущев активно заметал следы, но наивно предполагать, что Хрущев прятал в архивных кострах документы, «обличающие» Сталина в репрессиях. Чистка ревизионистами истории проводилась направленно и масштабно, но если нацисты сжигали на кострах книги публично, теперь это делалось тайно.
Назначенный в 1961 году председателем КГБ В. Семичастный в 1992 году признал, что, когда он занял свой пост, «многие документы уже были уничтожены или подчищены, вытравлен текст. Это мне сказали и показали архивисты». По приказу Хрущева в 1957 году «был сформирован специальный составс такими документами, которые затем сжигали под тщательным наблюдением».
И все-таки, как ни важны были для Хрущева околополитические мотивы, нельзя объяснять его поведение только ими. «Бешеного Никиту» не тревожило чувство вины за участие в репрессиях, осуществляемых им из карьеристических соображений в тридцатые годы. Он не один принимал тогда решения и в большинстве случаев вообще не видел людей, пострадавших от его действий.
Тогда чем можно объяснить патологическую «борьбу» Хрущева с памятью о Вожде? Почему его ненависть к человеку, по существу, приведшему его на вершину власти, так патологически обострена?