Последние первые планетяне
Шрифт:
Несколько настороженно старший офицер переспросил у мэра:
– Правильно ли понимаю, господин Леонов: вы считаете, лучше отпустить ситуацию? Не преследовать Ящинских в связи с открывшимися фактами?
– Это исключительно мое мнение, – не сразу отозвался градоначальник. – Я опираюсь на многолетний опыт работы с вашим предшественником, и, чес-слово, мне кажется, это один из тех моментов, когда лучше пойти на компромисс ради общего блага. Поддержи, Минин, – обратился он к первому помощнику.
Впрочем, Антона не требовалось убеждать принять эту сторону:
– Согласен, господин мэр. Мы обсуждаем эту опцию вот уже пару дней.
– Тогда решено, – всплеснув руками, подытожил Николай. – Попробуем сгладить углы и поглядим, что выйдет.
Теперь уже Леонов с Мининым многозначительно переглянулись. В этот миг Давыдов сильнее всего с заступления на должность напомнил старшину Василия Громова.
Сойдясь
Пока Леонов страстно повествовал о путешествии на север фронтира, допуская теперь гораздо больше пикантных подробностей, нежели он мог позволить перед супругой, Николай размышлял по большей части о том, что, раз буря окончательно стихла над Борей-Сити, самое время влиться наконец в неспешный ритм местной жизни. Задуматься о будущем, которое его ждет, если ближайшие месяцы не принесут кардинальных перемен. Потом первый помощник стал рассказывать, как участие в перестрелке заставило всерьез пересмотреть взгляды касаемо помолвки с Дианой. Сказал, пришло время сыграть ожидаемую всеми свадьбу. И уже Леонов, в свою очередь, кивая и поддакивая молодому человеку, принялся раздумывать о своем, мэра, наследии: не должно так случиться, чтобы ссора между фермерами, пролившая немало крови, осталась определяющим событием на его управленческом веку. В конце концов Давыдов взял слово и стал вспоминать былые – еще недавние, но такие далекие – времена жизни в Большом Кольце и все вещи, по которым скучает, а Антон Минин, делая вид, будто рассказ старшины интересен ему, на самом же деле думал, что им с начальником в скорейшие сроки необходимо собраться с духом и отыскать замену Илье Князеву. Тот, очевидно, если даже выйдет из комы, уже никогда не облачится в полицейскую форму.
Разговор в конце концов проделал полный круг, и право голоса возвратилось к Сергею Леонову. Его рассказ про забастовку магнитнодорожников в ряде северных городов внезапно перебил рокот Давыдовского коммуникатора. Николай, огорченный не столько тем, что была испорчена занятная история градоначальника, а что звонок оборвал его самого на полумысли о загадочной певице Бобби, с которой они давненько не сталкивались, недовольно взглянул на экран и покачал головой. Звонила все еще дежурящая близ каньона Максим – уже третий раз за смену и, верно, сто тысячный за те дни, что прошли с перестрелки. С тех пор, как ситуация с противостоянием фермерских семей разрешилась, своенравная девушка вела себя еще более чудаковато, чем обычно. Она звонила бессчетное число раз на дню: то старшине, то Минину, то Камилле, – и всякий раз с какой-нибудь ерундой, вроде того, что один из синтетиков-ищеек не вернулся на плановую дозарядку, а потом выяснилось, что он сорвался в ущелье и заглох на полпути в позе карабкающегося по склону не то человека, не то паука. Поначалу Давыдов полагал, что Максим компенсирует отсутствие при штурме имения, где, она чувствовала, ее не хватало. Затем старший офицер решил, что девушке просто наскучила возня с андроидами и предложил Камилле подменить ее. Макс наотрез отказалась, заверив, что никто, как она, не почувствует себя на пустоши в своей тарелке, и все согласились. В конечном счете Николай решил, что проще отвечать на бесконечные звонки и бессмысленные доклады, нежели гадать, что с Максим не так, и как это исправить.
Он отвечал. На каждый звонок до этого самого вечера в гостях у Леоновых. Отвечал из дома, из управления, из «Пионера», будучи в пути куда-нибудь по делу. Но почему-то сейчас, сидя на заднем дворике поздним, но все еще теплым вечерком, выслушивая очередной из ряда вон чванливый рассказ градоначальника, Давыдов не подумал поднять трубку. Скорее всего, не хотел рушить сложившегося ощущения семейного покоя, которое всецело поглотило его и опьянило, как не сумело даже домашнее вино.
Тем не менее, стоило коммуникатору стихнуть в кармане, странное чувство кольнуло у Николая в груди, словно умудрился пропустить единственный вызов, который действительно стоил ответа. Он совершенно не удивился, когда в дверном проеме, выводящим с веранды во двор, уже через минуту показалась фигура Камиллы. Девушка оставалась в тени, но Давыдов, единственный сидящий лицом к дому, сразу узнал ее: высокую и вечно напряженную, словно согнутый прут. Что-то странное теперь было в Леоновой. Редкая неуверенность, как будто она мыслями вернулась на ферму Ящинских, в ту самую комнату, где они обнаружили Сая и его дочь. Этот момент, когда Камилла опустилась над телом
Леонова между тем ступила вперед, и на появившемся в свете наружных фонарей лице Давыдов легко прочитал подтверждение своему предчувствию. Девушка вытаращилась перед собой, но в то же время куда-то в пустоту; была растеряна, точно не понимала, где находится. Мужчины уставились на нее: с общим гложущим чувством, что случилась очередная беда.
– Максим звонила, – пробормотала тогда Камилла, проглатывая окончания слов. – Они отыскали Громова. Тело. Мертв. Убит, – пролепетала она уже вполголоса.
Весь город перешел на шепот на этих словах, которых не мог слышать.
Во всяком случае, никогда Борей-Сити не казался Николаю таким тихим местом, как в вечер, когда завершились поиски начальника полиции Василия Громова.
Глава шестая. В ожидании ветра перемен
«Многие удивятся, но легендарная преданность фронтирцев родине – один из главных мифов, развенчанных мною в странствиях по Западу. Вопреки расхожему мнению, эти люди ненавидят землю, на которой родились, точно так, как мы, дети цивилизации, ненавидим грязные подъезды и очереди в сетевых кофейнях. Другое дело, что, как мы, они никогда не знали иной жизни. Потому мирятся с тем, что имеют – лишь бы не иметь еще меньше…»
Р.Р.
Из заметок о Западе, 22** год
27
Всю неделю после обнаружения пропавшего законника Николая Давыдова посещали тревожные сны, и ночь перед похоронами не стала исключением. Николай вскочил ни свет ни заря. Улицы Борей-Сити оставались еще поглощены утренним полумраком, и, только подойдя к приоткрытому окошку вплотную, можно было услышать, как тихонько цокают по мостовым каблуки первых прохожих.
Давыдов сел на кровати и растерянно огляделся. Мелкая комнатушка общежития, куда начальство пристроило его на время расследования, давно стала привычна ему, однако все же случались редкие дни, когда спросонья Николай не узнавал ее. В такие нечастые моменты со странной тоской он вспоминал прошлую квартиру в Бинисе. Тоже служебное жилище, только большое и ухоженное, оно было наполнено воспоминаниями о событиях многих лет жизни в мегаполисе. Бурные вечеринки, неожиданные знакомства, постыдные случаи, гневные ссоры. Различные вещи в той квартире, порой даже неизвестно откуда взявшиеся, содержали в себе память о развернувшихся вокруг событиях. В этом состоит определенное очарование родного гнезда, порой задумывался Давыдов. Приходишь домой, отягощенный дурными мыслями или просто не в духе, и окружающие предметы, навевая истории, невольно помогают забыться. В этом смысле комната общежития была совершенна пуста и безлика. В каком бы измученном состоянии Николай ни возвращался со службы, комната не дарила ни капли покоя – ничем не радовала. Давыдов неизбежно оставался один со своими переживаниями. В последние недели одиночество стало для него особенно мучительно.
Поднимая в памяти злоключения последнего времени, Николай доковылял до ванной и привычным хлопком зажег свет. Он уставился в появившееся в зеркале отражение и отчего-то в первый миг ужаснулся ему. Как всякий раз за последние дни, таращащийся в ответ человек показался незнакомым. Было ли дело в хроническом недосыпании или общем настроении, но Николай Давыдов в зеркале выглядел явно старше себя настоящего. Бледный, с синюшностью под пустыми глазами и морщинами внизу лба, он был совсем уж измучен и потерян. Николаю хотелось, чтобы кто-то пожалел его, но глупо полагал себя недостойным внимания на фоне того, что приключилось с достопочтенным Василием Громовым.
Хотя пора выдалась не в меру богатой на события, первые сутки после злополучного звонка Давыдов помнил, будто это произошло накануне вечером. Он еще видел себя сидящим в кресле на заднем дворе дома Леоновых, видел растерянное лицо Камиллы, принесшей вести, и перекошенную от испуга физиономию мэра. Помнил, как первый помощник истошно мотал головой, словно пытался пробудиться от мучительного кошмара. Эта в целом молчаливая, но выразительная сценка крепко засела в памяти Николая.
За этим последовал калейдоскоп безумных событий, не в меньшей мере повлиявших на состояние Давыдова. Был напряженный выезд за город в сопровождении коронеров, встреча с Максим, долгие сборы для спуска в каньон. Когда первая группа в составе самого Николая и двух девушек-офицеров ступила в лабиринты местных пещер, где ко всеобщему удивлению и было найдено тело, ночь оттрубила свое, и грозные ущелья медленно заливались красноватым отсветом прометея.