Последние времена (сборник)

Варламов Алексей Николаевич

Тезкин шел по широкой зеленой улице и думал о том, что сейчас увидит Козетту, которую не видел пять с половиной лет — ужасный, тяжкий срок, неведомо как пережитое им испытание. Но сама мысль об их встрече не укладывалась в его голове. Он пытался представить, как сейчас подойдет к ее дому, позвонит в дверь, и она появится на пороге, такая же, как в их последнюю встречу. А о том, что случится после, он думать не хотел. Потом можно будет просто умереть и даже не увлекать за собой целый мир — пусть он живет, как ему заблагорассудится, столько, сколько ему назначено, но Тезкину — он это знал теперь наверняка — с этим миром

не по пути. Он случайно родился, случайно прожил свою жизнь, не сделав в ней ничего хорошего и ничего плохого. Он не умер там и тогда, когда должен был умереть, его зачем-то спасли, даже не спросясь, желает он этого или нет, и вся его последующая жизнь была лишь горькой насмешкой. Он хотел теперь только одного: увидеть Катерину, взглянуть в ее глаза и убедиться в том, что она сумеет прожить без него. И тогда он почувствует себя полностью свободным.

Тезкин подошел к двери и немного помедлил, прежде чем позвонить. На миг промелькнуло у него желание отступить и побыть еще одному, но в ту же секунду он почувствовал, как нестерпимо хочется ему, чтобы открылась эта дверь и послышался ее голос. Он протянул руку к звонку и нажал на кнопку. За дверью раздались шаги, и вышла женщина лет пятидесяти в кружевном переднике. В ответ на путаный тезкинский вопрос она ответила, что фрау Катарина здесь не живет.

— Где она? Где?! — закричал он, и, верно, лицо у него было таким несчастным в эту минуту, что женщина побежала в глубь дома и вернулась с девочкой шестнадцати лет — прелестной белокурой немочкой с пухлыми губами. На прекрасном русском языке она объяснила, что фрау Катарина уехала три месяца назад, а куда — не сказала. Она хотела еще что-то добавить, но Тезкин, уже ничего не слыша, бегом спустился по лестнице.

Несколько часов он просидел на скамейке в парке, слушая, как веселый оркестр наигрывает бодрые мелодии. К нему подсаживались кудрявые девчушки, прижимались, хохотали и тащили его за собой — в городе был какой-то праздник, а может быть, праздник здесь был всегда. Тезкина ничто не трогало. Что теперь делать, куда идти дальше, он не знал. Но одну вещь понимал с очевидностью — вернуться так просто домой он не сможет. Он настолько остро ощутил свою утраченную связь с Козеттой, что не раздумывая отдал бы все для того, чтоб с нею встретиться. И там же, в парке, Саня решил, что, покуда у него достанет сил и денег, он будет ездить по Германии и искать ее, и Бог даст — в этом он был уверен — ее встретит.

Не такая уж большая страна Германия, чтобы разминулись в ней двое русских, кому обещали встречу пасхальные звезды над речкой Березайкой.

5

Он искал ее повсюду, на севере и на юге, во Франкфурте, в Дюссельдорфе, на Рейне, в Руре и в Саксонии, ночуя в дешевых гостиницах и кемпингах, передвигаясь на автобусах и поездах, а когда кончились деньги — автостопом, точь-в-точь, как некогда по Украине. И теперь снова приходилось ему ночевать на улице, в парках и лагерях для беженцев, нелегально подрабатывая мытьем посуды.

Он увидел совсем другую Германию — югославских и азиатских беженцев, насмешки и презрение работодателей, унижение и вражду, столь знакомые ему в родном Отечестве. Воистину, мир был слишком одинаков. Вот только Козетты нигде не было. Он понимал, что она могла уехать куда угодно — в Австралию, в Канаду, в Аргентину, и давно пора было оставить безумные и тщетные поиски,

но Тезкин продолжал еще на что-то надеяться. Иногда ему случалось по целому дню не есть, несколько ночей спать в холоде. Снова донимали его утихшие было лихорадка и озноб, мучил кашель, но он не сдавался, хотя с ужасом понимал, что срок пребывания здесь сокращается, как шагреневая кожа, и через пару недель любой полицейский чиновник выкинет его вон за пределы Германии.

А страна уже готовилась к богатому и сытому Рождеству. Всюду на витринах красовались товары, раздражавшие взгляды нищих беженцев, к которым зорко присматривалась полиция и которых ненавидела местная шпана. Саня обходил стороной сверкающие улицы, подавленный, угрюмый и потерявший остатки всякой веры, спрашивая возлюбленную скорее по привычке. Он снова был в Мюнхене, но теперь улицы пронизывал горный ветерок, баварские модницы щеголяли русскими мехами, кроме тех, кто вступал в общество защиты животных. Пиво текло рекою, праздник не прекращался, философ был в таком же тупом унынии, как ровно десять лет назад, вычищая полковые сортиры.

Но однажды в голодный и маятный ноябрьский день его кто-то окликнул на ломаном русском языке:

— Хэрр Тьозэкин?

Саня повернул голову и увидел невысокого щуплого немца в очках, лет сорока пяти. Немец приветливо улыбался, и Тезкин несколько секунд тупо на него глядел, даже не пытаясь вспомнить, где и когда он мог видеть этого человека.

— Бэрэзайка, — сказал немец, широко улыбаясь, — банья. Я бил к вас прошлый Рождество. Мне зовут Фолькер.

— Хорошо, — сказал Тезкин бесцветным голосом.

— Почему ви так грустный? — спросил Фолькер, приглядываясь к Тезкину. — Я приглашай вам пить пиво, йа?

— Йа, — вздохнул Саня, которому было все равно, не осталось даже сил ничего в себе таить.

— Вам что-нибудь плохо?

Тезкин кивнул и скупо и безучастно рассказал, что ищет одну женщину.

— Надо сделать объявление на газета.

— О, йа, — согласился Александр, думая, как бы ему побыстрее расстаться с поклонником российских философов и брошенных деревень, но его собеседник, так же беспричинно весело оглядывая Тезкина, заказал еще пива и объявил:

— Вы не имейт марки.

— Да, не имейт, — сказал русский философ зло, — я не имейт в вашей хваленой стране ничего, нихт.

— Алекзандер, ви не надо сердитый. Я хочу вас помогать.

— Я не сержусь, — ответил Тезкин, вставая. — Сколько я должен за пиво?

— Ничего, — сказал Фолькер серьезно и ничуть не обижаясь. — В этот раз я ви угощал, в другой ви угощает мне.

— Боюсь, что ничего не получится, — пробормотал Саня. — Простите, я должен идти.

— Подождите, Алекзандер, — возразил немец. — Возьмите ваше место и слышите, что я говорю. Ви нужен отдых. Ви много писал прошлый год?

— Я не написал ни слова и вряд ли что-нибудь еще напишу.

— Не говорите это. Ви сейчас трудный позиция в страна, я знаю. Ми тоже бил так позиция после война. Я бил маленький, но я вспомню. Я не имел отец, они убил его на война. Вы имейт отец, Алекзандер?

— Нет, — сказал Тезкин хрипло, — его тоже убили.

— Я вам понимаю. Я бил очень бедный, я мил стаканы в этот бар, а теперь я имейт деньги, я директор частный гимназиум, и в мой гимназиум дети научат русский язык. А какой-нибудь русский убил мой отец. Это странно, Алекзандер?