Последний барьер
Шрифт:
– Восемьдесят рублей - нормальная зарплата.
Бухгалтеры, например, продавщицы, многие служащие зарабатывают не больше.
– Вы чего, шутите?
– усмехается Николай.
– Они же не на зарплату живут.
– А на что?
Николай подмигивает. Веселый дядька этот воспитатель!
– А если подделать подпись, что-нибудь подчистить или приписать, если обвесить или торгануть из-под прилавка, пустить товар по другой цене тогда сколько выйдет? Три раза по
– По-твоему, все так делают?
– А то нет? Только я сам таких фраеров ненавижу.
– Хорошо, допустим. А как тогда живут те, у кого такая работа, что ни на чем не смахлюешь? Возьмем хотя бы учителей.
Николай улыбается.
– Об этих и говорить нечего. Учителя же мрут с голодухи. Нам раз один подвернулся. Тюкнул ему по зубам - он с копыт долой. А в кармане - мелочи рубля на два; ботинки из искусственной кожи - совестно взять. Высыпали ему медяки его за шиворот и оставили сидеть на тротуаре.
– Сколько зарабатывает твоя мать на "Ригас мануфактуре"?
– Не знаю, тоже не густо, но мануфактура она и есть мануфактура.
– Как это понимать?
– Если сами не понимаете, то и не надо. Семейная тайна, - и Николай многозначительно улыбается.
– Так ты и ходил, значит, людей по зубам тюкал, - медленно произносит Киршкалн и, помолчав, продолжает: - А матери тоже ведь случалось возвращаться с работы поздно вечером. Если бы у нее вырвали сумочку или в зубы тюкнули, что бы ты на это сказал?
– В моем районе такого быть не могло.
– А в других районах?
– Жука знают повсюду и его мутер тоже.
– Ну, а если бы все-таки тюкнули? Допустим, по ошибке?
– Киршкалн немного подается вперед, к Николаю.
– Кто ударил, тот бы со мной имел дело, - отрывисто говорит Николай. В выражении его лица произошла какая-то перемена, черные брови стянулись к переносице и похожи теперь на крылья ворона.
– Значит, свою мать ты жалеешь. А те, на кого нападаешь ты, тоже ведь кому-то отцы, кому-то матери.
– Жалею?
– переспрашивает Николай.
– А вы знаете, кто моя мать? неожиданно резко спрашивает он.
– Если вы из Чиекуркална, то должны знать. А мне не стыдно. Мне наплевать. Она шлюха. Обыкновенная шлюха.
Николай вновь умолкает, брови медленно распрямляются.
– Мать, - после долгой паузы произносит он тихо и задумчиво, потом бросает вызывающий взгляд на воспитателя.
– Давайте лучше о другом, не о бабах же болтать.
– В таком случае поговорим о твоем папаше.
Где он изволит нынче пребывать?
– спрашивает Киршкалн, вспомнив графу в деле, где против имени отца значится "место жительства
– Папаша за Уралом коммунизм строит, - усмехается Николай.
– Ну да. Сперва был в Иркутске, потом где-то еще, черт его знает где. Все за длинным рублем гоняется по большим стройкам. Я даже не знаю, какой он из себя, папаша мой.
– Н-да, - Киршкалн пристально смотрит на Николая.
– А сам-то ты как намерен тут жить?
– Поглядим, там будет видно, - уклончиво отвечает паренек, и в глазах у него снова вспыхивают нахальные желтые огоньки.
– Досрочное мне не светит.
Дело тяжелое да и в изоляторе схватил четыре взыскания.
Звонит телефон. Киршкалн снимает трубку. Говорит учитель Крум.
– Ты как, очень занят? Я хотел поговорить с тобой насчет Межулиса.
– Заходи. Буду у себя, - отвечает Киршкалн и, положив трубку, обращается к Николаю: - Итак, наше первое знакомство состоялось. Ничего не попишешь, кроме тебя, у меня ведь еще двадцать пять таких огольцов.
– Когда меня переведут в отделение?
– Скоро, уже совсем скоро.
Они идут по коридору в помещение карантина.
– Знаете, я, кажется, вспомнил ту Монику. Нет Ни у нее подружки по кличке Сарделька?
– Вроде бы есть, точно не помню. А пока - прощай, - кивает Киршкалн и оставляет Николая с надзирателем.
Чуть сутулясь, воспитатель идет по главной дорожке зоны к жилому корпусу отделений.
Да, приблизительно таким он и представлял себе Николая Зумента. Бесстыже откровенный, он тем не менее лишнего не сболтнет.
И снова семья! Эти семьи, эти легкомысленные матери и кочующие вдали от дома отцы. По сути, не семьи, а карикатуры на семью.
Чиекуркалнец! Киршкалн грустно улыбается. Теперь Николай видит в нем отчасти своего и долго будет теряться в догадках, что этому таинственному воспитателю известно, а что нет. И что еще за Моника? А эту Монику Киршкалн выдумал, и единственно, что ему доподлинно известно, это то, что в центре Чиекуркална действительно расположен кинотеатр "Звайгзне". Ах, ребята, ребята!
Теперь на какое-то время надо забыть о Зументе и подумать о Межулисе, юноше из прошлого этапа.
Тоже трудный тип, тоже не поддающийся влиянию, хотя и ничуть не похож на Зумента.
Когда Крум входит в воспитательскую пятого отделения, Киршкалн уже там. Согнувшись в три погибели, сидит за крохотным письменным столом. Длинные ноги в туфлях сорок шестого размера под ним не умещаются и потому торчат сбоку.
– Рад видеть светоч знания в моей келье. С твоим приходом сразу стало светлей!