Шрифт:
Посвящение
Посвящается всем русским классикам
22 февраля 2022 г. 23:21
«Насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встречусь с великаном?
Уж то-то крови будет течь,
Уж то-то жертв любви ревнивой!
Повеселись,
Повеселись, мой конь ретивый!»
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
– –
Радостные крики схлёстывались в единый поток; он то становился тише, то снова распалялся. Наверное, этот гул был слышен даже за каменной толщей забора, огораживающего владимирский дворец от остального мира.
Солнцепёк раздухарился небывалый. Двое дружинников стояли сразу у крыльца гридницы, где гремел пир. Они стойко выдерживали прямые солнечные лучи, хоть каждый и чувствовал, как нагрелись его доспехи; как солёный пот течёт со лба на растресканные губы.
– Отродясь такой духоты не бывало, – проворчал один сиплым голосом, напряжённо оглядываясь по сторонам. Он хотел перебросить алебарду в другую руку, но не мог – в той он держал круглый щит, очень тёмного цвета. Цвета засохшего граната. Полоски из стали, прибитые крест-накрест, прибавляли ещё несколько килограммов к весу. – Солнцепёк.
Второй промолчал, тоже посматривая по сторонам. Он переминался с ноги на ногу, переставляя поистёртые кожаные сапоги, побрякивая серой кольчугой… Это только кажется, что быть воротницким стражником – плёвое дело. Но нести пост, стоя на месте, иной раз бывало даже хуже, чем крошиться о стан врагов. Жара! И ни глотка воды, а до смены ещё уйма времени.
Из пристройки у гридницы – широкого, массивного сруба из толстенных брёвен цвета олифы – вышла приземистая девчушка, сдобная, толстощёкая. Она держала перед собой поднос с нарубленной варёной говядиной. Звали прислужницу Настюшка, и она всё время была молчалива.
– Закатил пир, что аж каждая собака знает, – с необычайным негодованием произнёс второй стражник.
– Ты чего это? – всполошился первый, прочертив у себя по лбу глубокую морщину.
Настюха стала медленно подниматься по ступеням гридницы – деревянным, высоченным, – даже не взглянув на воинов. Из пристройки, – а это была кухня – вышли ещё две служаночки – одна высокая и худая, в белом платке, а вторая – совсем юная и рыжелицая девчушка. Одна несла с собой медную кастрюлю, от которой за версту несло квашеной капустой, а вторая – небольшой деревянный бочонок. По всей видимости, крепкий мёд.
– Да я о том, что кого здесь только нет, – огрызнулся второй. То ли по той причине, что жарился на улице, а не справлял свадьбу, то ли действительно его что-то волновало. – Ты посмотри, даже этого треклятого… – Он перешёл на шёпот, будто опасался, что его услышат. – Этого треклятого чернокнижника позвали. У него череп на поясе болтается, а его за стол садят!
– Не переживай, Борька, – отмахнулся первый. – И ты за столом будешь сидеть…
– Ох, не нравится мне всё это, чует моё нутро, – сказал Борька, и снова начал озираться,
опасаясь, что тот, о ком он говорил, резко окажется на крыльце.
Но чернокнижника там не было – сейчас он сидел крайне угрюмый среди орущих поздравления гостей. Да, тут было много всяких дружинников в кольчугах, и витязей в кожаных кирасах, и бояр в разноцветных
Звали его Рогдай. Всякий, кто осмеливался взглянуть на него, отводил взгляд – настолько свирепо он смотрел. Его мертвенно-бледная лысая голова выделялась на фоне его одеяний. Он был одет в чёрную шершавую броню, выкованную из чешуи какого-то гигантского змея, которого он сразил ещё подростком. Правый наплечник гребнем возвышался чуть ли не до уха; левый же спускался до локтя, почти соединяясь с железной чернильно-сливовой рукавицей, которую он не снял даже сейчас – во время пира. На широком стальном поясе у него действительно висел череп с одной стороны, приделанный к тонкой серебряной цепочке. Жёлтый, потёртый череп с пустыми темнеющими впадинами вместо глаз… С другой же стороны у него висел тот самый наиострейший топор полностью чёрного цвета. Что обух, что узкое лезвие, расширяющееся к концу, – одного цвета; будто уронили его в бочку с чернилами. Увесистый, смертельно опасный.
Поверх правого плеча торчала кроваво-красная рукоять меча, покоящегося в ножнах на спине. Вообще Рогдай выглядел так, будто не на княжеском пиру сидит, а где-то под Логовом Василиска готовится к тяжёлому бою.
Поговаривали, что Рогдай заполучил не только кожу змея, из которой ему сделали кирасу, чёрные, как смоль, сапоги и поножи, но ещё и яд. Поэтому своё оружие он смазывал им, и даже небольшая рана для его врага становилась чрезвычайно фатальной…
Исподлобья он глядел на пару, сидящую друг напротив друга – сразу рядом с Владимиром. Они с таким обожанием смотрели друг на друга, что Рогдай даже сломал свою ложку (деревянную!) и не притронулся к прекрасной ухе. Он понимал, что взгляд его острых глаз может привлечь их внимание, но ничего с собой не мог поделать. Он клацал челюстями, чесал рукавицей свою черно-седую бороду, но всё равно смотрел на них.
Под боком недовольно пыхтел и кряхтел ещё один неудачливый воздыхатель – Фарлаф, обычно любивший пиры и говоривший тосты через каждую кружку мёда или пива, но сейчас он бубнил что-то себе под нос. Он тоже хотел быть на месте жениха Людмилы, но судьба сложилась иначе… Он сидел в какой-то серой свободной рубахе, подпоясанной кожаным ремнём, и сейчас вовсе не напоминал собой витязя. Чем больше чашники наливали ему мёда и вина, тем всё беспокойнее он становился, но на новобрачных старался не смотреть.
– Возрадуйтесь же, дети мои! – громогласно сказал Владимир. Он встал из-за стола, держа в необъятной ладони кубок с вином. Лицо его светилось от счастья, озаряя и рыжую бороду, и серые глаза. Мощная грудь спокойно вздымалась под зелёным камзолом. – Сегодня великий день! Поистине! Моя младшая дочь, моя замечательная Людмила, венчается с доблестным сыном земель русских. Я благословляю их на вечный союз.
– Ура! – закричали гости и застучали по столу кубками и кулаками.
Красные купеческие рубахи пестрели средь дружинных блестящих кольчуг. Чернобородые, кудрявые, рыжие, златоусые – все они приветствовали новую чету и искренне радовались. И опустошали стол, естественно. Чашки, кубки, кружки. Белая икра, чёрная. Карасёвая икра, солёная рыба в сливовом рассоле, пряженые пироги.