Последний бой - он трудный самый

Миндлин В

— Зенитки на крыше бункера мы подавили, это для нас было главное, и танки пошли вперед. Что ж мне теперь, остановиться и дожидаться пехотинцев?!

— Не горячись, подполковник: себе вы путь пробили, верно. Но в этом хаосе без пехоты танки твои далеко не уйдут. И ты представь, скольких солдат у меня еще срежут пулеметы из бункера; надо их ликвидировать. Помоги, брат! Сталинградцы в долгу не останутся!

— Как? Можете подсказать?

— Если бы я знал... Есть один способ: пробить стену залпами.

— Бить в одно место, — вступает в разговор

командующий артиллерией дивизии. — Несколько залпов, но все — в одну точку!

— Выводите, товарищ полковник, свою артиллерию на прямую наводку! И бейте. Вы же знаете, как у нас со снарядами!

— Это займет много времени. А танки могут ударить немедленно.

— В этом и все дело. — Смолин смотрит внимательно и серьезно. — Ну, что решил?

— Попробуем... Но чтобы пехота в подвалах не отсиживалась!

— Это мы обеспечим. — Он сильно, до боли сдавил мою руку.

* * *

Три залпа из пяти танков хлобыстнули один за одним, а бункеру хоть бы что. Он вздрагивает, как в ознобе, но все пулеметные точки живы и продолжают косить пехоту.

Лишь после четвертого залпа, когда рассеялся дым и сдуло облако пыли, в стене этой башни, в метре над землей зазияла рваная брешь!

В пролом тотчас ринулись автоматчики гвардии старшего лейтенанта Ивана Степина. Теперь участь башни предрешена. Одна за другой стихали амбразуры, гасли в них пляшущие огоньки пулеметов. Сперва внизу, потом выше, выше...

Только один боевой отсек — самый верхний — все еще жил. Оттуда хлестали длинные очереди крупнокалиберного пулемета, да коротко харкал МГ-42.

Степин по радио доложил: большая часть гарнизона бункера ушла под землю. Спрашивал, нужно ли их преследовать. Я приказал под землю не лезть, все равно их там не поймаешь; планов подземелья у меня не было.

Адъютант передал. Степин все понял.

— Хорошо. Спроси его. Юра, почему до сих пор не подавлен верхний отсек с пулеметами?

— Отвечает: вход туда перекрыт бронированными дверями. Говорит, принимает меры...

— Передай, что я перевожу свой наблюдательный пункт на крышу бункера. Пусть пошлет автоматчика встретить нас у пролома.

— Есть. Передаю!

— А теперь, Юра, тебе боевая задача. Снимай с «виллиса» пулемет «ДТ», бери запасные диски и жми на чердак, к сержанту Чорному. Мы сейчас будем на крыше бункера. Так чтобы он нас не угостил хорошей очередью из своего «дегтяря».

— Понял. А мне зачем пулемет? Вот «шмайссер».

— Останешься там с пулеметом, и, пока мы будем на бункере, ты и Чорный прикроете подходы к башне. Два пулемета — сила!

— От чего прикрыть?

— На случай, если пехота немцев пойдет от вокзалов. Понял? Чтобы мы не остались в ловушке.

— Так, может, не стоит туда НП подымать? — Младший лейтенант свел к переносице свои широкие, мохнатые брови.

— Потому и стоит. Для НП — хорошее место.

* * *

Зенитные пушки на крыше башни обслуживала орудийная прислуга из состава вермахта.. Зато, как выяснилось, в гарнизоне самого бункера были эсэсовцы из бригады «Лейбштандарт

АГ» («Адольф Гитлер»). В каждом из этажей пулеметные амбразуры прорублены были с расчетом на круговую оборону. И возле всех амбразур стояли массивные железные столы, а на них на треногах пулеметы. На ворохах тускло поблескивавших стреляных гильз валялись убитые эсэсовцы. Не так уж их было много, но все в щегольском обмундировании и все рослые, молодые, красивые. Парни из личной охраны Гитлера.

— Что, старший лейтенант, никого живых нет? — спросил я Степина.

— Почему? Есть раненые, остальные ушли под землю. Раненых я приказал оттащить в нижний отсек, там они. Только одного еще не отцепили... Пойдемте, покажу.

На третьем этаже, в отсеке, обращенном амбразурой в сторону Белле-Аллиансе-плац, прислонившись к стене у покореженного пулемета, сидел рослый гауптштурмфюрер (капитан) СС. Он был ранен. Его почерневшие пальцы судорожно перебирали патронные гильзы.

— Вы что же оставили его одного? Наделает дел...

— Не наде-елает! — улыбнулся Степин. — Вы посмотрите на его левую руку! Под обшлагом!

Немец поднял руку. Мощное запястье, поросшее рыжеватой шерстью, было схвачено металлическим браслетом наручников. К стволу пулемета тянулась стальная цепочка.

— Прикован?..

Такого я еще не видал, хотя и слышал об этом, да и в газете читал.

— Яволь, господин офицер, при-ко-ван! — на ломаном русском языке ответил гауптштурмфюрер.

— Вас приковали?

— Нет... Добровольно... Каждый человек имеет слабость: он хочет жить... В нем борются два, — фашист показал два пальца, — два чувства — страх и долг. Но часто страх побеждает. И вот… — Он тряхнул зазвеневшей цепочкой.

— Степин, почему его не отцепили?

— Да никак не перерубят эту чертову цепочку!

— Ванадиевая сталь. — Немец поднял руку на уровень лица. — Очень твердая. Надо зубило... Но все равно.

— А почему спороли нарукавные нашивки СС, гауптштурмфюрер? — показал на его левый рукав, где у офицера СС бывает нашивка с названием дивизии. Вместо нее виднелась полоска невыгоревшей материи.

— Это... наказание, господин полковник. Это... незаслуженное наказание всех СС, — сказал офицер еле слышно, лицо его дернулось. — Это указание, наложенное фюрером на все СС. За то, что мы не смогли остановить русских, когда они прорвали наши позиции на Одере. Гитлер приказал: с позором спороть почетные нашивки. Он лишил нас этой привилегии.

— Всех? И высших фюреров?

— Да... — Губы эсэсовца плотно сомкнулись.

— Гауптштурмфюрер! Кто стреляет из верхнего отсека бункера? Почему не сдается?

— Это командный отсек. Дверь можно вскрыть только сваркой! Там должен быть штандартенфюрер, заместитель командующего обороной сектора «Зет».

— Ну и что?

— Он из старых борцов. Личный друг Гиммлера. — Язык офицера стал заплетаться. — Много на нем крови... Все равно смерть.

* * *

На верхнем ярусе бункера дело не клеилось: подавить пулеметы не удавалось.