Последний бой
Шрифт:
Пищу стали готовить один раз в сутки, и только ночью. А ночи в октябре по-осеннему темные; как ни маскируй, все равно из шалашей сквозь лапник просвечивали огоньки от костра, вылетали искры и гасли в ветвях. Вражеские наблюдатели засекали мерцающие светлячки, постоянно крутившийся над лесом «фокке-вульф» наводил бомбардировщиков. Творилось что-то невообразимое: бомбы вырывали с корнями не только кустарник и подрост, но и многолетние деревья. После налета начинался артиллерийский обстрел и почти не прекращался ни днем, ни ночью.
В госпиталь прибыл раненный в руку Солдатов.
— Все-таки ужалили, паразиты, Солдатова,— спрыгнув
Зажав меж колен автомат, Сергей поправил забинтованную руку, подвешенную на куске черной солдатской обмотки.
— Я у вас тут не задержусь. Пережду вон ту катавасию. Слышите, что делается?
Сквозь тяжкие стонущие разрывы вражеских снарядов доносились длинные, захлебывающиеся очереди пулеметов, резко бухали винтовочные выстрелы.
— Это рота Алексеева встречает гадов на Ухлясти. Вчера они перенесли артогонь в глубь леса и без всякой разведки сунулись на мостик. Идут цепью и строчат из автоматов, пулеметов. Алексеев приказал своим ребятам подпустить поближе. Фрицы осмелели и поперлись прямо к топким берегам Ухлясти. А у Алеши чубатого на узеньком участке, где стоял ваш госпиталь, с дистанции сто — сто пятьдесят метров сразу сработало пятнадцать пулеметов и более тридцати автоматов, представляете? Так рубанули, что все паразиты в болоте ухлястались...
От его слов и бодрого голоса даже в нашей щели стало как-то светлее. Одетый в ватник, подпоясанный широким комсоставским ремнем с пристегнутыми гранатами Солдатов был, как всегда, веселым, слегка ироничным, с огоньком и добротой в сердце.
— Из Дабужи на батальон Ивана Матяша ох как навалились! На остальные тоже. Вот глядите.— Солдатов отставил в сторону автомат, присел на корточки, взял хворостинку, отломил зубами веточку и воткнул в примятый под ногами песок, а чуть пониже нарисовал подковку. Орудуя хворостинкой как указкой, продолжал:— Это Дабужа, оборона пятого батальона. Матяшевцы в одну ночь зарылись в землю, лесу нарубили, под бревна засели. А вот тут, от Хочинки, полезли на наш четвертый. Мы тоже дело знаем. Кочубей не лыком шит, бревна, вот они, рядышком. От Смолицы накинулись было на батальон Звездаева, а здесь, с юга, на батальоны Иванова и Дулькина.— Солдатов всюду натыкал веточек, аккуратно обозначил оборону каждого батальона подковками, продолжая рассказывать, как роты отбивали атаки противника.— Дуром было на нас поперли, ну и получили по зубам крепенько.
— Выходит, что они окружили нас? — подняв от импровизированной схемы голову, спросил Шкутков.
— Так само собой! Со всех сторон,— ответил спокойно Солдатов.
— Эх, черт! — Шкутков стащил с готовы измятую кепчонку и тут же надел ее задом наперед.
— А ты как думал? Это же их задача! Фронт от нас каких-то восемнадцать километров, а партизаны на хвосте оседлали все большаки, жгут почем зря транспорт, расхлестывают ближайшие гарнизоны. Мы у них как чирей на шее. Одна забота — раздавить нас, и все. Вчера наши разведчики притащили «языков». Я тоже ходил. Рассказали на допросе, что за нас взялся сам генерал-фельдмаршал Буш.
Фельдмаршал, а не хрен собачий... Он бросил на полк две охранные дивизии — двести восемьдесят шестую и двести двадцать первую, и несколько отдельных батальонов, общей сложностью более двадцати пяти тысяч душ. А нас всего шесть с небольшим, да жителей, что убежали от фрицев, столько же. Если посчитать активных бойцов, придется как раз по четыре фашиста на
— Ну, брат, и арифметика у тебя! — засмеялся Терентий.
— Так простая, Тереха, арифметика! В марте — апреле нас было втрое меньше. Почти целых два месяца на полк наседали два генерала — Полле и Гофгартен, и тоже с пехотными и танковыми полками, с авиацией, пытались устраивать нам всякие ловушки, и ничего у них не получилось. Днем дадим хорошенько по зубам, а ночью уйдем на двадцать — тридцать километров куда-нибудь в сторону или в лес. И генералам, взбешенным, все приходилось начинать сначала. А ведь войска у них было больше разов в шесть! А что получилось? Их же измотали и растрепали начисто. Конечно, и нам было несладко. С того времени раненых возим. Болота и речки форсировали голодные, полубосые, из горящих хат выскакивали, врукопашную схватывались. Все выдержали! Ничего, выдюжим и теперь. С нами же сам Гришин!
— Вот только боеприпасы,— покачал головой Шкутков.
— Стрелять будем прицельно. Первый раз, что ли, Миша?
— Это верно,— согласился Терентий.
— Сманеврируем. Полковник Гришин что-нибудь придумает,— сказал Солдатов и, выглянув из щели, собрался уходить.
Я тоже верил в Гришина. Командир он был закаленный, испытанный. Мы все были благодарны ему за постоянную заботу о раненых. Именно ради них полк очутился в таком трудном положении. Нисколько не боясь за свою жизнь, я чувствовал себя участником небывало грозных и невероятно тяжелых событий, живой, хотя и беспомощной частицей.
Обстрел на время утих. Мы поднялись и выглянули из щели. Хотелось свободно вздохнуть и глотнуть чистого воздуха. Из низко пробегающих над лесом туч снова выглянуло солнце. Устало вытянулись с поникшими ветвями истерзанные деревья. Казалось, что, трепеща остатками пожелтевших листьев, все еще дрожат белоствольные березы.
— Ладно, братки, я пошел в роту. Ноги целы, связным буду, если не прогонят. Не беспокойтесь, опять вас скоро навещу. Перевязки...
Кинув на здоровое плечо автомат, Солдатов ушел. Немало тогда было таких парней, которые, наскоро перевязав легкие раны, брали оружие и шли в бой.
После небольшой паузы противник снова начал методичный артиллерийский обстрел. Бовкинский лес местами был густым и дремучим, обладал он одним очень неприятным для нас свойством. До войны лесоустроители весь массив измерили, прорубили вдоль и поперек прямые аккуратные просеки и разбили на квадраты. Располагая точными военно-топографическими картами, каратели, едва заметив где-либо легкий дымок, обрушивали на этот квадрат серии снарядов и мин, с воздуха с визгом сыпались десятки тонн бомб. Крутясь над расположением госпиталя, самолеты, кроме бомбового груза, сбрасывали специальные контейнеры, начиненные сотнями мелких мин, которые вываливались из раскрывающегося в воздухе контейнера и с оглушительным треском рвались между деревьями.
Если бы не блиндажи и накрытые бревнами щели, нам было бы совсем плохо.
Так продолжалось изо дня в день. Но, несмотря на голод и непрекращающийся обстрел, моральный дух раненых был твердым и стойким. Вселяла надежду близость Красной Армии, которая могла прийти нам на помощь. Могла... Не так это было все просто.
К середине октября положение полка ухудшилось, кольцо блокады сжималось. Грохот пулеметов приблизился, все явственней до нас доносились крики «ура», все чаще роты ходили врукопашную.