Последний бойскаут
Шрифт:
— Кто вы такие? — спросил Джимми. — Откуда вы знаете, как меня зовут?
Мужчины неторопливо шли к нему.
— Это он? Точно он? — спросил один из незнакомцев у другого.
— Да, он самый.
— Господи, какой игрок был. Ну, ладно…
Джимми слегка попятился и уперся в ограждение эстакады.
— Что вам надо-то? Вы, ребята, здорово смахиваете на пенисы в пиджаках… Говорите, что вам надо — либо проваливайте.
Но ответа он не дождался, потому что в следующее мгновение незнакомцы резко рванулись к нему, Джимми почувствовал, как вдруг его ноги потеряли опору, солнце в небе сделало причудливый кульбит…
Он падал с высоты в восемь ярдов — и только реакция хорошего спортсмена позволила Джимми быстро сгруппироваться в полете. Собравшийся в упругий комок,
В шоке, словно после увесистого нокдауна, Джимми вскочил на ноги. Все перед глазами двоилось и троилось, какие-то черные мухи рябили в глазах. Сквозь розовый туман к нему бежали люди.
— Все в порядке, ребята, все в порядке, все в порядке, спасибо! Опасность — это мое второе имя. Все в порядке, ребята, я профессионал, не волнуйтесь! — так сказал Джимми, а может, и не сказал, а ему только почудилось, потому что в эту же секунду он рухнул на горячий асфальт без сознания.
Дерен была очень недовольна. Прежде всего тем, что она так и не попробовала шоколадного мороженого. Мороженого-то, конечно, везде завались, но отец знал какой-то такой магазинчик, где оно было особенно вкусное. И никогда ее туда не возил, только сам покупал все время и привозил домой. Когда чаще бывал дома. Мама тоже знает, где такое мороженое продается, да ее не допросишься, она такая странная в последнее время: то ничего, кроме: «Иди и учи уроки!» от нее за вечер не услышишь, то ходит сзади, как хвостик, и твердит: «Иди, дочка, погуляй, поиграй с друзьями», и все на часы посматривает. Один раз только обняла и говорит: «Давай поговорим серьезно. Расскажи мне о себе, а я тебе тоже что-нибудь расскажу». А Дерен как раз торопилась, поэтому ничего и не вышло. Да и о чем было говорить? Мама рассказывала как-то о своем очкастом поклоннике, который был у нее еще давно, очень давно, когда она была чуть-чуть старше, чем Дерен, это было смешно, но потом она спросила: «А твой Томми тоже пишет тебе письма?», и так противно спросила, и смотрела так, будто Дерен не тринадцать лет, а четыре. Что ей можно было после такого рассказывать? Ну даже если она не будет больше так смотреть, то все равно — слишком долго все рассказывать придется.
И папа тоже хорош: сам болтается, где ему хочется, а ей, значит, никуда нельзя. Заявился как-то вечером и сказал, что видел из машины их с Томми. Ну и что, что видел, они и не делали ничего такого, просто сидели на скамейке, и Томми положил ей руку на коленку. А папа сказал, что ей еще рано встречаться с мальчиками, и надо, видите ли, ждать, пока семнадцать не исполнится. А когда она спросила, почему именно семнадцать, пробурчал что-то непонятное и ушел в свой кабинет. Он всегда так делает, когда не может объяснить. Если он сам первый раз встретился с девочкой в семнадцать, то это не значит, что Дерен надо сидеть, как дуре, целых три года и смотреть, как все девчонки встречаются со своими парнями. Вот у Милли парню целых девятнадцать лет, и он приезжает за ней в школу на машине, а в машине такое иногда бывает, и то ее мама ничего ей не говорит. И папа тоже. У Милли, правда, папа и мама разведены, и он приезжает к ней раз в две недели, но Милли говорит, что это как раз хорошо, потому что папа возит ее по всяким кафе, покупает ей игрушки и вообще все, что она только ни попросит. И все равно Милли дура. Она сказала вчера, что папа Дерен приезжает еще реже, чем ее, а не покупает ничего. Дерен за это ее толкнула, и Милли свалилась прямо в лужу!
И неправда, что папа ничего не покупает; он купил ей мороженого. Она не стала его есть, и папа расстроился. А пусть знает, что ей не надо запрещать видеться с Томми! Мороженое, наверное, уже совсем растаяло, несколько мягких комочков лежат в коричневой лужице… Завтра мама спросит: «Это что, твое любимое было? А почему ты его не съела?» и выльет растаявшее мороженое в раковину. И папа это увидит.
Дерен, шмыгнув носом, отправилась
Дерен закрыла дверь своей комнаты на щеколду и забралась на кровать. Мама страшно ругалась, когда узнала, что Дерен сама вызвала слесаря, чтобы тот врезал в дверь эту щеколду, и заплатила ему из своих карманных денег. Так она и не поняла, что человеку может быть неприятно, когда к нему входят без стука и мешают ему заниматься тем, чем он хочет заниматься. Мама как-то вошла, а Дерен писала письмо Томми. И нет чтобы уйти, так ведь обязательно надо задать этот идиотский вопрос: «Ты уроки делаешь?» Как будто ничего, кроме уроков, на этом свете не существует! Дерен тогда быстро спрятала письмо в тетрадку, а то еще заглянет через плечо и прочтет.
Нет, мама вообще-то хорошая, ей иногда можно о чем-нибудь рассказать. У Томми мама постоянно роется в его вещах, и ему приходится прятать письма Дерен под рубашкой. Ходит дома и все время шуршит. А скоро и ходить не сможет, она уже столько писем ему написала, что ему станет тяжело их носить.
И почему папа никак не поймет, что Томми — хороший? Из всего класса «Сатану Клауса» понял только он, все остальные смеялись или говорили: «Вот учительница тебе задаст!» Ну и пускай задает, она уже задала, но эти сладенькие картинки — красный колпачок с кисточкой, набитый подарками мешочек — осточертели. Они с Томми придумали: раз им все осточертело — и школа, и родители — значит, они будут черти. Такие спрятанные черти, которых никто не узнает, а они делают мелкие пакости. Мелкие совсем, а ничего очень плохого они не делают, и поэтому тоже заслуживают подарков на Рождество. И раз Санта Клаус приходит только к добрым деткам, которые — тьфу! — весь год вели себя хорошо и всех слушались, то к чертикам должен прийти Сатана Клаус. Она учительнице так и сказала: «Он несет подарки для чертей». Эта грымза, конечно, ничегошеньки не поняла и начала вопить, что ругаться нельзя, особенно девочкам. Как будто мальчикам можно. А если мальчикам можно, то чем девочки хуже? Тогда грымза выгнала Дерен за дверь и велела стоять до конца урока. Долго стоять не пришлось, у них с Томми было условлено: как только кого-нибудь выгоняют за дверь, другой или «нарывается», чтобы его тоже выгнали, или просится в туалет, и потом они вместе убегают. И правильно они ушли: это только полная идиотка может придумать в мае рисовать Санта Клауса.
Дерен прикрепила на стенку свой рисунок. Для фотографии Джимми Дикса над столом места не хватило, и пришлось начинать захват новых территорий. Дикс был прикреплен над изголовьем кровати, рядом с фотографией Томми. Дерен, конечно, хотелось, чтобы Томми был там один, но Дикс — он хороший, и потом, что же делать, раз все стены заняты разными фотографиями.
«Твоя комната, Дерен, похожа на небольшую фотомастерскую», — шутил папа. Дерен улыбнулась — это действительно было так. Но если быть совсем точными, комната напоминала гибрид фотомастерской с художественным салоном и магазином игрушек.
Над письменным столом, который очень редко использовался по своему прямому назначению, — Дерен больше любила писать, лежа на кровати, — висели фотографии Принса, Майкла Джексона, Фила Донахью и Тома Круза. Том Круз был немного похож на Томми, но Томми был красивее. А еще там была большая фотография Фредди Меркьюри и плакат Джона Леннона. Дерен не очень любила «Битлз», но их любил Томми, и именно он подарил ей этот плакат на день рождения. Она поблагодарила его, а потом приколола к плакату шарж на «Битлз», который вырезала из какой-то юмористической газеты. Томми не знал об этом.
Теперь в эту разношерстную компанию попал и Сатана Клаус. Будет приносить рождественские подарки: Принсу — большую золотую цепочку, Майклу — новую прическу, Донахью — целый телевизионный канал, Тому Крузу — еще один день рождения, у него один есть — 4 июля, пусть будет седьмого июня, как у Дерен. А Фредди Меркьюри и Джону Леннону — по красивой гитаре.
А Джимми пусть будет рядом с Томми. Томми тоже любит «Лос-Анджелесских жеребцов», вот он удивится, когда Дерен расскажет ему, что знакома с Диксом.