Последний бросок на запад
Шрифт:
Машина долго тряслась по дороге, потом остановилась, и в кузов заглянул хорватский офицер. Он внимательно пересчитал всех, потом прокричал что-то водителю, и машина снова поехала.
У русского наемника болело все, что только может болеть: ныла сломанная ключица, а перебитые ребра на каждом ухабе давали о себе знать острейшей болью. Голова просто раскалывалась — видимо, Дмитрия еще и здорово контузило. А может, даже было сотрясение мозга.
— Приехали, — вздохнул Кабанчик, когда машина остановилась совсем.
Всем велели выходить и тут
Пленных разделили на две группы и повели в разные стороны.
«Наверное, не увидимся больше», — подумал Дима и, превозмогая боль, оглянулся на удаляющегося приятеля, своего спарринг-партнера. Тот что-то крикнул, но Дмитрий не расслышал.
Задыхаясь, Чернышев пробирался через лес. Уже давно, еще когда за спиной гремели выстрелы, он полностью потерял ориентацию и теперь бежал, совершенно не разбирая направления.
Он не мог бы назвать себя слабонервным человеком, но такое обилие крови и мертвецов чуть не свело его с ума. Он хотел одного — убежать как можно дальше от этого места.
Вадиму Чернышеву, который в свое время умело орудовал милицейской дубинкой на улицах Риги, гоняя и националистов, и демократов, и хиппи, и распространителей крамольной газетки «Атмода», и Бог весть кого еще, к жестокости было не привыкать — он чувствовал себя уверенно, когда надо было применять силу. За время службы в ОМОНе он научился одним ударом дубинки рассекать на спине кожу и мясо до самой кости, но что это все по сравнению с тем, что творится на войне?
Чернышев начал уставать, дыхание сбивалось, но надо было бежать и бежать от этого злосчастного места, где его хотели убить. Когда сил совсем не осталось, Чернышев просто рухнул в снег и застыл, опираясь на дерево. Дыхание постепенно нормализовалось, и он закурил…
Что теперь делать, Вадим себе просто не представлял. Искать своих, если среди них хоть кто-нибудь уцелел? А если уцелели многие, в том числе и Емельянов, этот упертый бандюга, совершенно непредсказуемый человек? Ведь он, поди, решит, что Вадим бросил его, раненого, без помощи на поле боя, и пристрелит без лишних слов. Что же лучше? Попытаться выбраться из этой чертовой Боснии? Но куда? Ограбить кого-нибудь, пока есть оружие? Найти другой сербский отряд? Ничего он пока решить не мог.
Емельянова ввели в какую-то темную, слегка пропахшую хлоркой камеру. Постепенно его глаза привыкли к скудному освещению через зарешеченное окошко в двери, и он разглядел, что в камере еще несколько человек лежат на матрасах, брошенных прямо на пол. Судя по форме, это были сербы. Некоторые были ранены, о чем свидетельствовали окровавленные повязки. Дверь за спиной закрыли на ключ.
Один из пленных, лежавших в углу, приподнялся на локте.
— Дима?! Черт побери, и тебя взяли?
Вопрос был задан на чистом русском языке.
— Андрей?..
Емельянов шагнул к нему и скривился от боли. Переломы и трудная дорога давали о себе знать. Голова закружилась, и он рухнул на пол…
Очнувшись, Емельянов увидел, что, как и остальные, лежит на полу на матрасе. Харьковчанин похлопал его по щекам.
— Куда тебя задело? — спросил Андрей.
— Об дерево швырнуло взрывной волной. Ключицу сломал и, кажется, сотрясение получил — башка трещит, сил нет.
— А мне плечо прошило и бедро…
— Ну, слава Богу, пока живы. Что же будет-то, Андрюха?
— А хрен его знает…
Горожанко о чем-то задумался и замолчал. Но вскоре продолжил:
— Я там в снегу чуть кровью не истек. Меня какие-то бабы подобрали, санитарки хорватские, и перевязали, потом привезли сюда.
— Так здесь что, госпиталь? — спросил Емельянов.
— Что-то вроде этого. Больничка в концлагере, — ответил Горожанко. — Даже покормить обещали. Еще сказали, что мы теперь не то военнопленные, не то заложники. В общем — решат.
— А как наши? Уцелел кто-нибудь?
— Кто-то, наверное, уцелел. Стойкович, я видел, в машину, в джип, успел сесть. А хорваты сейчас злые, как черти. Людей, я думаю, у них погибло не меньше нашего, да и танков они прилично потеряли.
— Сколько?
— Штуки четыре. А ты не видел, что с нашими землячками? Чернышев? Егор?
— Егора точно убили. Прямо в его окоп снаряд попал, только воронка и осталась. А где Чернышев, я не знаю. Он все время недалеко от меня был. Потом меня так об дерево шарахнуло, что я очнулся, только когда меня какой-то хорват ногой пинал.
Харьковчанин горько вздохнул.
— Понятно. Что же теперь делать? Может, нас обменяют на пленных хорватов? Должны же они быть у сербов. Или на русского консула как-нибудь выйти? Или на украинского?
Емельянов только мрачно улыбнулся — даже пожать плечами он сейчас не мог: не давала сломанная ключица.
В помещение вошло несколько усташей, судя по знакам различия, — офицеров.
Говорили они между собой по-сербскохорватски, но Дима и Андрей уже без труда поняли, что хорватам откуда-то известно: среди пленных есть не только сербы, но и иностранные наемники. И офицеры увидели — все лежащие в камере понимают, о чем те говорят.
— Наемник? — спросил один из офицеров у Горожанко. — Из России?
— А что?
— Когда спрашивают — надо отвечать.
— Да пошел ты…
Хорват, который был, видимо, здесь за главного, что-то тихо сказал подчиненным, обернувшись, а потом снова на ломаном русском языке спросил:
— Еще русские есть?
Емельянов несколько секунд раздумывал, стоит ли отзываться, и, решив, что хуже уже не будет, признался:
— Есть…
— Отлично! — непонятно чему обрадовался старший из хорватов. — Как только они придут в нормальное состояние и смогут подняться на ноги, сразу привести ко мне.