Последний человек

Шелли Мэри

Да и кого было спасать? Какое войско привели мы, чтобы оказать последний отпор победителю? Мы были жалкими остатками, уже готовыми смириться с грозившим нам ударом. Кучкой людей, уже наполовину мертвых от страха смерти. Отчаявшимся и покорившимся, ко всему безразличным экипажем корабля, который устал бороться с волнами и отдался на волю неукротимым ветрам. Несжатыми колосьями, оставшимися посреди поля, когда весь урожай уже собран в житницы, и неминуемо гибнувшими под зимним ветром. Несколькими ласточками, что отстали от своей стаи, улетевшей в теплые края, едва лишь повеяло осенью, и теперь сбиты на землю первым ноябрьским морозом. Заблудившимися овцами, которые бродят по обледенелому склону холма, когда все стадо уже в загоне, которым не дожить до утра. Последними облачками, разметанными по небу, после того как северный ветер, словно пастух свое стадо, загнал все прочие облака «сбирать влагу в небе антиподов»³⁴⁰ и обреченными растаять. Вот каковы мы были!

Покинув берега прекраснейшего Женевского озера, мы углубились в ущелья Альп; достигли верховья шумной реки Арвы³⁴¹

и прошли окруженную скалами долину Серво³⁴², мимо мощных водопадов и подножий неприступных гор. Вместо раскидистых ореховых деревьев на нашем пути встречались теперь темные сосны, чьи ветви издавали на ветру музыкальные звуки, а стройные стволы выдержали тысячу бурь; зеленый дерн, цветущие луга и поросшие кустарником холмы сменились обнаженными скалами, уходившими в небо, «тем костяком мира, которому еще предстоит облечься всем, что необходимо для жизни и красоты». Не странно ли, что именно здесь искали мы приюта? Если даже в тех краях, где земля, словно нежная мать, питала своих детей, она оказалась для нас губительной, то нам не найти его здесь, где она словно впала в нищету и кровь оледенела в ее каменных жилах³⁴⁴. И мы не обманулись в наших опасениях. Напрасно добирались мы до огромных движущихся ледников Шамуни³⁴⁵, до ледяных расселин и целых морей льда, до безлистых лесов.

«Письма из Норвегии» Мэри Уолстонкрафт.

из сосен, исхлестанных ветром, до лощин, по которым низвергались снежные лавины, до вершин, где рождались грозы. Чума царила даже здесь. К тому времени, когда день и ночь, как равновеликие близнецы, разделили меж собою власть над часами, в ледяных пещерах, возле потоков, рожденных вечными снегами, последние представители человеческого рода один за другим навсегда расставались с жизнью.

И все же мы не были так уж неправы, когда избрали подобную обстановку для последнего акта драмы. Природа, верная себе, утешала нас среди самой этой безутешности. Величие окружавших предметов успокаивало наши исстрадавшиеся сердца и гармонировало с нашим трауром. Много бед случается с человеком на его неровном пути, и много несчастных оказываются одинокими, пережив всех вокруг. Наши горести облекались здесь в величавые одежды и составляли одно с окружавшим суровым пейзажем. На нашей прекрасной земле немало темных ущелий и шумных потоков, немало темных лощин, где вьются мшистые тропы и течет шумный ручей, осененный романтическими утесами, но всем им, кроме одного, не хватает величественного фона — исполинских Альп, чьи снежные вершины и обнаженные скалистые гребни возносили нас из земных пристанищ к дворцам самой Природы³⁴⁶.

Торжественная гармония между событиями и местами, в которых они происходили, проникала и в наши чувства и должным образом возвышала последний акт драмы. Гибель человечества сопровождалась мрачным величием и трагической пышностью. Погребальным церемониям монархов прежних времен было далеко до тех, какие устраивали мы. Погребения последнего — кроме нас четверых — человека мы совершили возле истоков Арвейрона³⁴ Оставив Клару и Ивлина спокойно спящими, мы с Адрианом принесли тело на это мрачное место и поместили его в одну из тех ледовых ниш, расположенных под ледником, которые рушатся при малейшем сотрясении воздуха, погребая под собою то, что находится внутри. Ни хищная птица, ни зверь не могли здесь осквернить оледенелый труп. Тихо и безмолвно положили мы мертвого на ледовый катафалк и, отойдя, постояли на скалистой площадке возле потока. Как бы тихо мы ни двигались, одного нашего присутствия было достаточно, чтобы потревожить покой этих мест, не знающих оттепели. Едва мы отошли, как крупные глыбы льда, оторвавшись от кровли, закрыли собою тело, положенное нами в нишу. Для погребения мы выбрали ясную лунную ночь; но добираться до места пришлось долго, и, когда труд наш был завершен, рог месяца уже скрылся на западе, за вершинами гор. Белоснежные горы и голубые ледники сияли своим собственным светом. Напротив нас было глубокое, угрюмое ущелье, образующее одну из сторон горы Монтанвер; сбоку от нас спускался ледник;³⁴⁸ внизу, у наших ног, белый от пены Арвейрон бился об острые скалы, которые в него вдавались, высоко вскидывал брызги и неумолчным ревом тревожил тихую ночь. Вокруг огромного купола Монблана играли желтые всполохи, бесшумные, как и сам снежный купол, который они освещали³⁴⁹. Все вокруг было голо, дико и величаво, и только мелодичный шелест сосен смягчал это угрюмое величие. До нас доносился то треск оторвавшихся ледяных глыб, то грохот снежной лавины. В странах, где природа менее грандиозна, она являет себя в листве деревьев, в высоких травах и в тихом журчании извилистых ручьев. Здесь она предстает как титан и живет в водопадах, грозах и мощных, стремительных потоках. Такими были кладбище, реквием и вечная погребальная процессия, избранные нами для похорон нашего спутника.

В этом вечном склепе мы погребли не только покойника. Отсюда, сразив свою последнюю жертву, исчезла с земли Чума. У Смерти никогда не было недостатка в орудиях, истребляющих жизнь. Малочисленные и ослабевшие, мы являлись отличными мишенями для любой из стрел, какие наполняли ее колчан. Но чумы среди них уже не было. Семь лет властвовала она над землей, посетила каждый ее уголок, пропитала собой атмосферу, которая словно плащом окутывает все живущее на земле! Всех победила она и уничтожила — и обитателей Европы, и изнеженного жителя Азии, и темнокожего африканца, и свободного американца. Конец ее деспотической власти пришел здесь, в скалистой долине Шамуни.

Горе и страдания, которые она породила, уже не были частью нашей жизни, слово «чума» не звучало больше в наших ушах, воплощение ее в человеческом облике

не являлось нашим глазам. С той минуты я ее более не видел. Чума отреклась от власти и бросила свой императорский скипетр среди окружавших нас ледяных скал. Наследниками ее престола стали тишина и безлюдье.

Нынешние мои чувства настолько связаны с прошлым, что я не могу сказать, осознали ли мы эту перемену уже там, в том бесплодном месте. Мне кажется, что осознали; над нами словно проплыло облако и воздух сделался чище, стало легче дышать, мы подняли головы почти так же свободно, как прежде. Но мы ни на что не надеялись. Мы видели, что дошли до конца нашего пути; пусть и не от чумы, но мы погибнем. Время было могучей рекой, по которой несется заколдованный челн; смертный пловец знает, что опасность — не там, где он ее видит, но что она близка; пораженный ужасом, он плывет под нависшими скалами, по темной и мутной воде, видя впереди еще более страшные препятствия, к которым его несет неудержимо. Что же станется с нами? О, где тот Дельфийский оракул, та Пифия, которая открыла бы нам нашу судьбу?³⁵⁰ Где Эдип, который разгадал бы загадку жестокого Сфинкса?³⁵¹ Эдипом суждено было стать мне, но не затем, чтобы играть словами, а чтобы своими страданиями и всей своей горестной жизнью раскрыть тайны судьбы и значение загадки, которой завершилась история человеческого рода.

Пока мы стояли у гробницы природы, воздвигнутой безжизненными горами над ее живой сердцевиной и сдавившей ее, подобные смутные мысли проносились в наших умах и вселяли в нас чувства, не лишенные приятности.

— Итак, — сказал Адриан, — там, где шумел целый лес, остались лишь мы с тобой, два печальных дерева, опаленных молнией. Остались, чтобы оплакивать умерших, тосковать и умереть. Однако и сейчас у нас есть обязанности, и мы должны напрягать все силы, чтобы их выполнять. Первый наш долг — дарить радость где только можно и силою любви окрашивать в радужные тона тучу нашего горя. Я не стану роптать, лишь бы нам сохранить то, чем мы обладаем сейчас. Что-то говорит мне, Вернэ, что нам уже нечего бояться жестокого врага, и я с радостью прислушиваюсь к этому вещему голосу. Странно, но радостно будет нам видеть, как растет твой маленький сын, как расцветает юная душа Клары. В опустевшем мире мы для них — всё; и если нам суждено жить, то мы должны сделать их необычную жизнь счастливой. Сейчас это нетрудно, ибо детское мышление не озабочено будущим; в них не пробудилась еще жажда любви, всей любви, на какую способен человек; нам не угадать, что произойдет, когда природа предъявит свои нерушимые и священные права. Впрочем, задолго до этого все мы, быть может, будем холодными трупами, как тот, кто покоится в ледяной могиле. Нужно позаботиться только о настоящем и постараться наполнить неопытную душу твоей прелестной племянницы одними лишь светлыми образами. Зрелища, окружающие нас сейчас, пусть и грандиозные, не могут этому способствовать. Здешняя природа, подобно нашей судьбе, полна величия, но слишком сурова и угрюма, чтобы пленять юное воображение. Надо спуститься в солнечные долины Италии. Сюда скоро придет зима и сделает эти пустынные места еще более безотрадными. А мы переправимся через горы и увезем Клару в прекрасные и плодородные края, где путь ее будет украшен цветами и самый воздух вселит в нее радость и надежду.

Следуя этому намерению, мы на другой же день покинули Шамуни. Спешить нам было некуда и ехать ничто не мешало; мы следовали каждой своей прихоти и считали, что хорошо провели время, если часы прошли, не вызвав в нас черных мыслей. Мы помедлили в прелестной долине Серво; долгие часы стояли на мосту, перекинутом над глубоким ложем Арвы, с которого открывается вид на поросшие соснами склоны и на окружающие снежные вершины³⁵². Мы бродили по романтической Швейцарии, пока страх перед наступлением зимы не заставил нас продолжать путь. Первые дни октября застали нас в долине Ла-Морьен³⁵³, откуда лежит путь к Сенй³⁰⁴.

Я не сумею объяснить, отчего нам так не хотелось покидать страну гор; не потому ли, что Альпы представлялись нам границей между нашим прежним и нашим будущим существованием и означали расставание с тем из прошлого, что было нам дорого? Из-за того, что у нас было так мало причин колебаться в выборе, мы предпочитали то, что уже имели и могли, воспоминаниям о том, что было сделано. Мы чувствовали, что на этот год опасность нас миновала, и верили, что еще несколько месяцев не расстанемся друг с другом. В этой мысли была острая до боли радость; она вызывала на глаза слезы и заставляла сердце неистово колотиться. Каждый из нас был более хрупким, чем «легкие снежинки над рекою»³⁵⁵, но мы старались наполнять смыслом наше мимолетное существование и не пропускать ни одного мгновения, не насладившись им. Идя неверной походкой по краю пропасти, мы были счастливы. Да! Сидя под нависшими скалами, у водопадов, где

Древний лес, роскошен и печален, Блистает нам воздушностью прогалин³⁵⁶,

где паслись серны и пугливая белка собирала свои запасы, мы восхваляли красоты природы, упивались ее вечной прелестью — и, одни в целом мире, были счастливы.

О, дни радости, когда взгляд отвечал взгляду, когда на голос откликались голоса более сладостные, чем звуки ветра в соснах или нежное журчание ручейка! Дни, полные блаженства; дни, проведенные с милыми сердцу людьми; дни, безмерно дорогие мне, несчастному, пройдите, о, пройдите вновь передо мной, заставьте меня забыть, кто я теперь! Видите, как я орошаю слезами эту бесчувственную страницу, как черты мои искажаются страданием при одном лишь воспоминании о вас. Теперь, когда я один и слезы мои льются, никем не видимые, губы дрожат, а никому не слышные крики наполняют воздух, — дайте мне подольше вспоминать вас.