Последний де Бург
Шрифт:
— Милорд!
— Николас, — прошептал он. Их лица разделяли какие-то дюймы.
— Николас, — эхом отозвалась Эмери и очаровательно вспыхнула.
Ее синие глаза распахнулись. Какие густые ресницы! Как он вообще мог думать, что она юноша? Замаскированный облик вызывал острейшее желание сорвать с нее мужскую одежду и обнажить женскую плоть. Николас сорвал с нее шапку, и волосы рассыпались по плечам, как тончайший шелк.
— Ты не болен, — произнесла Эмери с оттенком горечи.
— У меня все болит, — совершенно искренне ответил Николас. Потом опустил голову и прошелся губами по ее щеке. Здесь.
— Николас, — предупреждающе произнесла она.
Он отстранился, но она смотрела мимо него.
— Всего один поцелуй, — сказал он.
— Я не могу. И ты знаешь, в чем причина.
— Да, но я, возможно, не задержусь в этом мире, — заявил Николас. — Разве умирающему можно отказывать в такой просьбе?
— Не смей так говорить! — Эмери вскинула руку, прерывая его слова.
Но не успела продолжить, как он перехватил ее руку и поймал губами палец. Ее взгляд метнулся к нему, и момент игры сменился совсем иным. Их поглотила яростная, давно сдерживаемая сладострастная жажда.
Николас припал к ее губам, приоткрытым, жаждущим страсти. Эмери ответила ему горячим поцелуем. Он ощутил, как ее пальцы погрузились в его волосы и потянули к себе. Вскоре оба уже метались среди смятых простыней, отчаянно стараясь утолить вспыхнувшую страсть.
Николас прижался к ее животу своим восставшим естеством, услышал почти беззвучный вскрик Эмери, умоляющей продолжать, у него перехватило дыхание. Хотелось стянуть шаровары, войти в нее, дать желаемое удовлетворение обоим. При одной этой мысли его сердце забилось как сумасшедшее, а кровь понеслась по жилам ревущим потоком.
Они оба хотели не этого.
Эмери ясно обнаружила свои желания. А он в жару страсти забыл о своем тщательно продуманном плане медленно и уверенно освобождать ее от одежды. Не хотел, чтобы все произошло второпях, при распахнутой настежь двери, в каком-то странном поместье.
Николас поднял голову, вздохнул и отстранился, лишая себя самого желанного искушения. Затуманенные глаза Эмери постепенно прояснились и посмотрели на него без малейшей тревоги. Разве что с небольшим сожалением, но Николас надеялся скоро это исправить.
Он сел на постели и помог Эмери подняться. Вовремя, поскольку через мгновение в дверях появился Гай и, нахмурившись, посмотрел на них:
— Вы идете или будете прохлаждаться здесь целый день?
Эмери радовалась воссоединению со своими верными спутниками, пока не осознала, что отношения изменились. Николаса больше не сдерживали сомнения. Он постоянно оказывался слишком близко и пытался к ней прикоснуться. С каждым днем его глаза все сильнее полыхали огнем, будто выздоровление придавало сил внутреннему жару. Каждую ночь она со страхом и надеждой ждала, что он придет к ней.
Ее собственное желание тоже росло, вскоре она уже жаждала Николаса, как воды и пищи. Однако больше не могла себе доверять, и небезосновательно. Всякий раз, вспоминая о том утре, Эмери винила во всем себя. Как она могла беспрепятственно уступить, даже не подумав о последствиях?
Даже сейчас она пыталась представить, что бы могло случиться, дойди они до конца. Какая-то ее часть очень хотела приобрести что-то, что можно было бы лелеять
В одном она точно права: дорога действительно оказалась сладостно-горькой, ибо все трое вели себя как раньше. И хотя ее уже не омрачали страхи перед убийцей-преследователем и напряженная тревога из-за статуэтки, чем ближе они были к месту назначения, тем тяжелее становилось на сердце. Впереди вырисовывалась неотвратимая, как наступающие сумерки, разлука. Николаса, казалось, эта перспектива не очень страшила. К тому времени, когда они прибыли в Клерквелл, Эмери уже с трудом сохраняла самообладание.
Они остановились у входа в командорство. Эмери внезапно одолели сомнения. Не слишком хотелось общаться с Удо — главой местной общины, который неприязненно к ней относился. Она полагала, что одним своим видом напоминает ему о совершенной вероломной сделке и, скорее всего, именно это стояло за его попытками отослать ее в женскую общину, а не перспектива смешения полов.
Однако, когда двери распахнулись, им навстречу вышел совсем не Удо, а какой-то незнакомый ей брат, оказавший очень теплый прием, намного теплее, чем она когда-либо здесь получала. Казалось, он ждал их приезда, поприветствовал Николаса по титулу и улыбнулся Эмери так, словно она была любимой представительницей его паствы, а не заблудшей душой, которой предстояла высылка, если не хуже.
Он назвался Гримбальдом, новым главой общины. Эмери еще сильнее удивилась.
— Что случилось с Удо? — спросила она.
— Его отозвали настоятели, и я с радостью заступил на его место в Клерквелле. Это прекрасный уголок, вы, конечно, об этом знаете.
Эмери тупо кивнула. Удо куда-то перевели?
— Думаю, у нас есть кое-что, что вам понравится, — произнес Гримбальд и по-доброму улыбнулся, отчего по лицу разбежались морщинки.
Он привел их к небольшой спальне в здании командорства. Эмери постаралась задавить подозрения, что едва она переступит порог, как ее запрут здесь навечно. Она плелась позади всех, пока не увидела в распахнутой двери человека, сидящего на узкой монастырской постели.
— Джерард! — Эмери мгновенно обо всем забыла, ринулась в комнату, бросилась в объятия брата. Он показался ей еще более худым и бледным, чем в предыдущую встречу. Она отстранилась и с беспокойством глянула на него. — Ты болен?
Тот покачал головой.
— Теперь со мной все хорошо, Эм, — улыбнулся он. — И, как я понимаю, с тобой тоже.
Он многозначительно кивнул ей за спину. Она заподозрила, что Николас, должно быть, догадывался, что ее брат здесь, и не знала, сердиться ей или возмущаться за то, что он скрыл правду. Но каким же облегчением было видеть, что Джерард жив и здоров! Эмери снова прижалась к брату, представила ему спутников, и все приготовились услышать рассказ госпитальера, последнюю, недостающую часть загадочной головоломки. Джерард рассказал, что все началось с его возвращения на корабль в Англию. Морское путешествие почти не отложилось в памяти из-за сразившей его болезни. Он не знал, что с ним, тем более затем обнаружил у себя в мешке булаву.