Последний довод королей
Шрифт:
— Здесь вас называют — поверьте, не я выбрал такое слово — прямым соучастником. Главным бенефициарием, то есть получателем выгоды от самой отвратительной контрабандистской операции. А здесь, сами можете заметить, и мне даже неловко упоминать об этом, ваше имя и слово «предательство» стоят в самой непосредственной близости.
Ингелстад обмяк в кресле, откинувшись назад, и опрокинул бокал с вином, стоявший рядом на столе. Капли темно-красной жидкости пролились на отполированный пол.
«О, надо бы
— Его преосвященство, — продолжал Глокта, — считает вас своим другом. Он постарался, чтобы ваше имя не упоминалось в черновых документах. Он понимает, что вы лишь старались предотвратить разорение своей семьи, и сочувствует вам. Если же вы разочаруете его во время голосования, боюсь, его сочувствие и симпатия к вам иссякнут. Вы понимаете, что я имею в виду?
«По-моему, я выразился абсолютно ясно».
— Да, конечно, — прохрипел Ингелстад.
«А как же узы долга? Теперь они ослабли?»
Благородный муж занервничал и побледнел.
— Я бы ни на миг не задумался и посодействовал его преосвященству любым возможным образом, но… Дело в том…
«Что еще? Какое-то новое предложение? Это бесперспективная сделка? Или даже призыв к моей совести?»
— Вчера ко мне приходил представитель верховного судьи Маровии. Некто по имени Харлен Морроу. Он предъявил мне почти такие же претензии и… точно так же угрожал мне.
Глокта нахмурился.
«Неужели опять? Маровия и его мерзкий червяк. Всегда на шаг впереди или на шаг позади. Все время дышат в затылок».
— Так что мне прикажете делать? — В голосе Ингелстада послышались визгливые нотки. — Я не могу поддержать вас обоих. Я покину Адую, наставник, и никогда не вернусь сюда. Я вообще воздержусь от голосования.
— Ты не подложишь мне такую свинью! — прошипел Глокта. — Ты проголосуешь так, как я скажу, а Маровия пусть катится ко всем чертям.
«Еще одно усилие? Конечно, неприятно, но пусть будет так. Разве мои руки уже не замараны по локоть? Влезть в одну или в две сточные канавы — какая разница?»
— Вчера, — Глокта понизил голос и заговорил мягко и вкрадчиво, так урчит кошка, — я смотрел на ваших дочерей в парке.
Лицо Ингелстада помертвело.
— Три юных непорочных существа, три нежных бутона, которые вот-вот раскроются. Одеты по последней моде, одна прелестнее другой. Самой младшей… лет пятнадцать?
— Тринадцать, — прохрипел Ингелстад.
— Ах, вот как. — Глокта растянул губы в улыбке, показывая беззубые десны. — Она так рано расцвела. Ведь ваши дочери прежде не посещали Адую, если я не ошибаюсь?
— Не посещали, — еле слышно ответил лорд.
— Полагаю, так и есть. Когда они прогуливались по садам Агрионта, их возбуждение и восторг были просто очаровательны. Готов
— Но мои дочери… Их никак не касается…
— Мы выбираем нового короля! Это касается всех!
«Слишком жестко, возможно. Но суровые времена требуют жестких действий».
Опираясь на трость, Глокта с трудом потянул ногу. Его рука дрожала от напряжения.
— Я сообщу его преосвященству, что он может рассчитывать на ваш голос.
Ингелстад был сломлен. Он сдался, неожиданно и окончательно.
«Обмяк, как бурдюк с вином, который проткнули ножом».
Плечи лорда поникли. Лицо осунулось, на нем застыло выражение ужаса и безнадежности.
— Но, верховный судья… — прошептал он. — У вас нет ни капли сострадания?
Глокта только пожал плечами.
— Мальчишкой я был глуп и довольно чувствителен. Клянусь, я мог бы зарыдать, увидев муху, запутавшуюся в сетях паука. — Он поморщился, поскольку острая боль сковала его ногу, когда он повернулся к двери. — Однако хроническая боль излечила меня от этого.
Это было маленькое собрание в очень узком кругу.
«Однако не скажешь, что в компании царит благодушие».
Наставник Гойл сидел за огромным круглым столом в огромном круглом зале и неотрывно смотрел на Глокту маленькими, как бусинки глазами.
«И в этих глазах нет никакого расположения».
Внимание его преосвященства архилектора, главы королевской инквизиции, было обращено вовсе не на подчиненных. Почти триста двадцать листков бумаги были прикреплены к изогнутой перегородке, занимавшей едва ли не половину комнаты.
«По одному на каждого великого деятеля из нашего благородного открытого совета».
Легкий ветерок, залетавший в высокое окно, ворошил листы, и они едва слышно шуршали.
«Дрожащие листики для дрожащих голосков».
На каждом листе было отмечено имя.
«Лорд такой-то, лорд этакий, лорд неизвестно чего. Великие мужи и незаметные, никчемные персонажи. Люди, чье мнение никого не интересовало, пока принц Рейнольт не вывалился из своей кровати прямо в могилу».
На большинстве листов в углу виднелись разноцветные восковые шарики. На некоторых по два, даже по три.