Последний экипаж "Белого кролика"

Цыганков Михаил

Я шумно сглотнул и посмотрел по сторонам. Как много вокруг колющего и режущего…

– Так что милый постарайся ничего больше не есть и не пить и внимательней смотри по сторонам и особенно за спину.

Я с ужасом посмотрел на полупустой бокал в своей руке. Не зря говорят врачи, чрезмерное потребление алкоголя хорошо помогает от депрессии, но значительно укорачивает путь к могиле. Выбравшие эту дорогу, умирают веселыми и жизнерадостными, жаль живут не долго.

В животе вдруг сразу стало горячо, потом запекло как от изжоги. А в грудь слегка долбануло током. Все правильно – японский медальон предупреждает, хватит пить (Вообще,

с каких это пор он взял на себя функцию заботы о моем здоровье? Страшно подумать, что он еще может мне запретить). Но было поздно. Медальон еще раз жахнул током в грудь (воспитывать меня решил, гад), а вино, наконец, долбануло в голову. Я взял бокал и, осушив его залпом, с громким стуком поставил на стол.

Возникший рядом герцог, положил мне руку на плечо ипо-отечески заглянул в глаза.

– Тебе не плохо, друг мой? – тревожно спросил он.

Я слегка приобнял его (не подумайте ничего плохого, просто, чтоб не упасть), качнулся и сказал:

– Мне очень хорошо! Почему никто не поет?

Оказалось, что вечер патриотической песни решил открыть сам хозяин замка. Он заявил, что споет отходную обрядовую балладу, которой рыцарей, на его родине, всегда провожают в путь, последний.

Генрих взял в руки помесь гитары с мандолиной и нудным голосом (а они здесь другим просто петь не умеют) запел. Уж, простите меня, ребята, слова я не запомнил. Содержание помню, а слова нет. Надо было, конечно, потом записать, но не успел.

В балладе пелось о худом, но очень благородномрыцаре, у которого всю еду сжирал толстый наглый оруженосец. Убить подонка за несоответствие занимаемой должности и неуважение к работодателю рыцарь не мог, потому, что был беден, часто задерживал зарплату, и больше никто работать к идальго идти не хотел.

Все свою сознательную жизнь он любил одну единственную девицу – Дуль Синюю, единственную дочь барона Родриго Синего Тобосского. И каждого кто называл его даму сердца просто Дулей, рыцарь колотил нещадно мечом по голове. Меч был старый и тупой и особого вреда никому причинить не мог.

Дуле рыцарь вообще не нравился. Девушка она была видная, у нее и других поклонников, побогаче, хватало, и издевалась она над бедным, но благородным рыцарем, как могла. Наконец, ему это надоело, и завербовался он в ближайший крестовый поход, где и погиб героически в неравном бою с блуждающими ветряными мельницами. (Блуждающие ветряные мельницы -дьявольское изобретение восточных магов. Строится обитая железом башня на колесах с лопастями, утыканными острыми клинками. После совершения тайных обрядов в нее вселяется какой-нибудь маломощный дух - эта штуковина оживает и отправляется искать неверных, чтобы рубить их в мелкую капусту. Были очень эффективным видом боевой магической техники до появления противотанковых пушек. Сейчас, почти не применяются.)

И остались от благородного идальго только помятый шлем, нагрудный знак «Участник крестовых походов» и медаль «За форсирование реки Иордан».

Но черстводушая Дуль Синяя со смехом выбросила скромные награды благородного рыцаря в море. И сия пучина поглотила их в один момент. Громко хохотали многочисленные дулины ухажеры в свое время сумевшие откосить от крестовых походов.

Но веселились они не долго. Этой же ночью на дворец дона Родриго напал летающий индейский рейдер. Никто из дулиных ухажеров владеть мечем не был, как следует, обучен. К тому же, все были в стельку пьяны, и в темноте

с перепугу не могли человека от кактуса отличить. Кровожадные инки, а может и ацтеки, всех тепленькими и повязали, побросали в своего летучего камазотца и вернулись через океан на историческую родину.

Прекрасная Дуль Синяя окончила жизнь на жертвенном камне одной из индейских пирамид. Перед смертью она так громко орала и звала на помощь своего благородного идальго, что из рук главных жрецов выпало и в дребезги разбилось три обсидиановых ножа, а впоследствии им пришлось пройти особый курс реабилитации в специальной клинике на солнечном берегу озера Титикака.

Но благородный рыцарь таки не пришел на помощь своей возлюбленной. Да и как он мог это сделать, если разметало его мельничными крыльями по горячим камням сектора Газа…

Ударив последний раз по струнам, Генрих закончил свою трагическую балладу. Что и говорить, хорошая песенка для отправляющих в дальний путь паладинов. Внушает уверенность в завтрашнем дне, надежду на скорое и, главное, благополучное возвращение домой, а если еще строевой ее сделать, переработать в марш…

Кстати о строевой песне… Кто-то сунул мне в руки штуковину со струнами, название которой я не знаю, и настал мой черед потрясти почтеннейшую публику непревзойденным вокалом. Я посмотрел на зрителей. Герцог знал, что делал. Сумел зацепить тонкие струны грубой средневековой души. Глаза практически у всех присутствующих предательски блестели, а Кейси, вообще, тихо рыдала, собирая текущие ручьем слезы в серебряный кубок.

Я начал лихорадочно перебирать слова знакомых песен, надеясь найти, что-нибудь подходящее. Песню о Робин Гуде и его вольных стрелках пришлось отмести сразу. В здешних краях Робин со своей бандой был не легендарной личностью, а вполне реальным полевым командиром целой разбойничьей армии, попортившей немало крови местному бизнесу. Даже мой «Неспешный» много раз барражировал над лесными просторами, безуспешно пытаясь найти его тайные тренировочные лагеря.

Песню о том, как среди оплывших свечей и вечерних молитв вырастают настоящие благородные герои потому, что в детстве читали правильные книги, тоже петь не захотел. Не умеют они здесь читать и не любят. Кино - пожалуйста, а читать - не рыцарское дело с буквами возиться.

И пока я перебирал кружившие в голове обрывки строчек и куплетов, Педро решил заполнить паузу и предложил почтить память всех рыцарей не вернувшихся домой из военных походов. Тост, безусловно, благородный, да и как можно за такое не выпить? Я ведь и сам, по большому счету находящийся в военном походе рыцарь (если внимательно посмотреть). Желудок снова обожгло, медальон жахнул током (и когда только у него батарейки сядут?) и тут меня осенило.

Я попытался изобразить тремя пальцами уж и не помню, какой блатной аккорд и, ударив по струнам, протяжно запел:

Как на поле Куликово выходили мужики,

И дышали перегаром наши русские полки.

В слове «русские» я вложил в первую букву столько звериного рыка, что несколько бродивших про залу собак поджали хвосты, завыли и забились под стол, а я продолжил:

И налево, наша рать, и на право, наша рать,

Хорошо с перепою мечом помахать!

Припевом я решил не ограничиваться и гаркнул следующий куплет:

За любимым атаманом, мы хоть в воду, хоть в огонь,