Последний Эйджевуд
Шрифт:
Гайя оперлась о край ближайшего столика и упала головой на холодную доску… Слез не было. Была какая-то пустота… Устремив невидящий взгляд в пространство, не думая и не чувствуя, Гайя просидела так некоторое время, не замечая, что ее рука автоматически нажимает на клавишу, то включая, то выключая аппарат. Во все концы света летели бессмысленные радиотелеграфные волны. Не заметила Гайя и того, что ее рука начала бессознательно отбивать буквы. Буквы складывались в слова. Слова в предложения… и сам собой звучал зов, полный печали и любви…
— Влад, где ты? Влад, где
Печальный зов несся по свету: его принимали тысячи телеграфных станций. И тысячи удивленных телеграфистов с недоумением вслушивались в него, пытаясь разгадать его смысл…
Вдруг Гайя остановилась и испуганно отдернула руку от клавиши. Глаза ее бессмысленно уставились на аппарат.
Приемная клавиша внезапно щелкнула…
На зов Гайи пришел ответ…
Только сейчас она осознала, к кому был обращен ее вызов… Дрожащими руками включила приемник и надела радионаушники…
Прошло мгновение… Снова ответ… Ноги Гайи ослабели и подогнулись. В голове все закружилось…
Из далекого, безграничного пространства донесся ответ:
— Здравствуй, Гайя…
У Гайи лишь на миг потемнело в глазах. Затем она уселась поудобнее и стала бодро принимать радиосводку, внимательно записывая формулы.
XXVII
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Известия о событиях в Америке — восстании рабочих, падении военных заводов и начале гражданской войны — за несколько минут облетели весь мир. Их рассылали во все стороны нью-йоркские радиостанции, охранявшиеся красной гвардией.
Мир затаил дыхание…
Летчики интервентов, отправившиеся в первую атаку на СССР, приняли эти радиограммы, находясь высоко в воздухе над советской территорией.
Испуганными рядами их аэропланы полетели назад и забились, заметались в воздухе, как подстреленные птицы. Они не могли вернуться домой, где царил красный террор, не могли сесть и в советских республиках. Десятки тысяч их слетались в Польшу, спеша укрыться.
Стратеги интервентов превратили Польшу и Галицию в военные базы. Здесь собрались все военные силы. Многомиллионные войска заняли дома местных жителей. В сараях и подвалах громоздились горы провианта и военного снаряжения. Все площади, пустыри, стадионы и даже рынки были превращены в аэродромы. Над городами днем и ночью реяли аэропланы. По шоссе и дорогам тянулись длинные вереницы обозов и толпы солдат. Войска, как саранча, обсели чужую землю. Они уничтожали на своем пути все, съедали все продукты и запасы жителей. Мирное население медленно умирало от голода…
Далекие галицкие села горели: там забрали все, и «наглые» крестьяне, умирая голодной смертью, осмелились протестовать. С рабочим классом в городах и вовсе не церемонились: недовольных просто вешали.
Страна пустела…
На испепеленных руинах оставались лишь немощные старики и дети. Зато в лесах и перелесках множились отряды повстанцев.
Фронтовое командование слало в штаб радиограмму за радиограммой:
— Повстанцы выводят из строя транспорт, разрушают войсковые
— Пустите на них газы, — приказал штаб.
— Это невозможно, — возмутилось польское панство. — Повстанцы прямо среди нас. Газы могут отравить и нас, и ваши собственные войска.
— Тогда выкурите их!
И их выкуривали, подпаливали, жгли, пока всю страну не обратили в пустыню. Но погорельцы снова восставали…
Некоторые самолеты, севшие в Польше после бегства из СССР, попали к повстанцам. У восставших появились аэропланы и газы. Они совершали дерзкие налеты и громили аэродромы. Когда советская конница перешла границу, повстанцы вместе с ней обрушились на войска интервентов…
Фронтовой штаб советских войск получил донесение: враг применил веселящий газ. Начштаба коротко спросил, есть ли поблизости река или пруд.
— Есть, — ответил адъютант.
— Прикажите коннице гнать всех отравленных в воду, — распорядился начштаба.
— Но… — начал адъютант.
Начштаба грозно посмотрел на него…
Через полчаса кавалерийский отряд в защитной резиновой одежде двинулся к линии фронта.
С болью и жалостью лупили казаки своих товарищей нагайками, гоня отравленных к реке. Те смеялись и, пританцовывая, бежали перед лошадьми…
Когда же тесный круг конницы припер их к крутому берегу и стал загонять в воду, к безумным начал понемногу возвращаться разум. Они сопротивлялись, пытались прорваться сквозь строй, падали под копыта и отбивались, не переставая заливаться веселым смехом….
Некоторые захлебнулись… Но большинство, нырнув в воду и сразу избавившись от смеха, возвращались на берег спасенными от смерти.
Внимание кавалеристов привлекли остатки разбитого аэроплана. К хвосту его был привязан длинный красный флаг. Из-под обломков извлекли двоих. Несчастные едва дышали. Одного удалось вернуть к жизни. Это был Владимир.
— Мне немедленно нужен радиоаппарат, — повторял он, теряя сознание.
Товарищ Ким снял противогаз, в котором проходил всю последнюю неделю, и взглянул на календарь. Дата была напечатана красным — первое мая.
— Значит, с праздничком, — улыбнулся Ким и взялся за радиосводки. Веселая, торжествующая улыбка до конца чтения не сходила с его лица.
— Гражданская война на мази! — потер руки он. — Значит, буржуазии амба!
Затем он перешел к деловым бумагам. Первым лежал на подпись первомайский приказ Коминтерна:
— …Сегодняшнее первое мая — праздник победы труда и мести. В этот день все пролетарии должны держать в руках оружие. Пролетарию — будь готов! Подписано: Ревком Мировой Коммуны.
Ким покончил с делами. Надо было спешить на демонстрацию. По улицам уже маршировали оркестры.
Услышав звуки траурного марша, Ким подошел к окну.
Внизу шла огромная толпа. Развевались сотни красночерных флагов с именами на них: хоронили жертв налета империалистов. Последним несли знамя, окруженное почетным караулом. Ким прочитал надпись: