Последний гетман
Шрифт:
– Налей, граф Алексей, Он исполнил ее желание, налив, разумеется, только два бокала. Фрейлинам такая честь не предоставлялась. Ну, там рауты, торжественные обеды – иное дело – маленько, хоть и в третью очередь, после статс-дам перепадало. Здесь же повечерье с самым приближенным, первым, камергером. Но Елизавета вопреки всяким придворным правилам даже с каким-то попреком подсказала:
– Третью!
Исполнить недолго и ждать, что дальше будет?..
– Садись, – приказ уже фрейлине.
Та робко подошла, не видя третьего стула за
Так оно и вышло. Елизавета подняла бокал со словами:
– Выпьем за наше желание… о коем я погодя скажу. Сама первой, Алексей вторым, а там и фрейлина, давясь от смущения, свой бокалец высосала.
Убей бог, все еще ничего не понимал Алексей! А Елизавета все тем же жгуче-воробьиным взглядом уставилась на фрейлину и еще долгих десяток минут молчала, у фрейлины глазенки уже не по-воробьиному – поистине по-вороньему заслезились, а что поделать? Елизавета, видимо, решила: довольно мытарить девку!
– Вот что, Екатеринушка, замуж тебе пора. Годков-то сколько? – и сама ответила: – Чаю, пятнадцать. Самое время. Жених тоже подрос. О восемнадцати годах, эва! И ему пора. Да, да, милая, граф Кирила Разумовский. Чего разревелась? Пореви по позднему времени у себя в комнате, а завтра дома посиди. С батюшкой Иваном Львовичем я сама переговорю. Ступай.
Когда фрейлина бросилась к дверям, Елизавета ее остановила:
– Погоди. Подойди ближе.
Фрейлина подошла, шагов двух не доступая, да и не видя из-за слез ничего.
– Ближе! Еще ближе!
Когда фрейлина наткнулась сослепу на крепкие колени Елизаветы, та притянула ее и трижды расцеловала в мокрые щеки.
– Вот теперь вовсе ступай… умойся да спать ложись. Дежурства твои теперь надо-олго закончились!…
Фрейлина тем же слепым, шатающимся шагом побрела уже окончательно прочь. А Елизавета – Алексею:
– Не видишь, что ли? Проводи. Не то расшибет лоб о косяк… от счастьица! Сдай на руки горничной. Само собой, ничего не говори.
Граф Алексей все исполнил в точности, лакейские обязанности не осудил, а когда вернулся, только и сказал:
– Ну, господынюшка, в очередной раз удивила!… Да и было чему удивляться! Фрейлина Екатерина, мало что дочь адмирала Ивана Львовича Нарышкина – из рода царственных Нарышкиных, – так еще и двоюродная племянница самой Елизаветы! Казацкая ли это честь?!
Правда, среди Нарышкиных, рода широкого и ветвистого, всякие бывали, да и теперь… один; вот заместошута пробавляется, поскольку ни к чему не способен… но ведь родовой-то знак не отринешь. Что взбрело на ум господынюшке сумасбродной?
Но он распрекрасно знал Елизавету, которую по-свойски, на малороссийский лад, в уединении звал господынюшкой, – мог ли оскорблять ее излишней болтовней при всяком нешуточном решении?.. Ведь не зря же недоросль Кирилл мало что был осыпан почестями, так еще и к царскому роду приобщался!
Но истинное непостижение началось день спустя, когда он с камердинером вытащил Кирилку из его холостяцкой норы, заставил умыться и прихорошиться, усадил рядом, высказал ему все, а когда тот, с похмельной, видно, головы и после холодной воды ничего не понял и отмолчался при столь важном известии, то по своей привычке ткнул в шею:
– В ноги!
А когда тот приспустил было колени, уже помягче:
– Да не мне, дурень. Государыне! Сейчас узнаю, не при делах ли да при людях.
Чтоб ни наделал чего непотребного, самолично пошел и уговорился о приеме.
– Ее величество даст аудиенцию. Только развяжется с канцлером Бестужевым… Надоел он ей хуже горькой редьки! Посиди перед дверями, вызовет барон Черкасов.
Барон – кабинет-секретарь Государыни, человек вышколенный. Вызвав, конечно, тотчас же удалился. Так что Алексей и не знал, как там вел себя Кирилка. А Елизавета не распространялась особо, на расспросы односложно ответила:
– Суро-ов ты, граф Алексей Григорьевич! Но вышло-то – посуровее следовало быть… Когда приспело время засылать сватов, Кирилл запропал.
Вот запропал, да и все, как полушка на петербургской улице! Алексей уж и за Григорием Тепловым посылал – не делами ли академическими утруждает себя господин президент? Какие дела, ответствовал Теплов, возглавивший канцелярию Академии. Дел, а особливо склок всяких, накопилось столько, что незнамо, как их и решать. Личное присутствие господина президента требуется или хотя бы его подпись. Ведь задыхается Академия от дрязг! Один Михаиле Ломоносов чего стоит – ломит с плеча на немцев. Ну как опять в тюрьму за дебош попадет? Ведь сраму и президенту не обобраться…
Не добившись толку ни от Теплова, ни от слуг Кирилкиных, камергер Алексей Разумовский самолично пустился в розыски. К одному, другому столичному ловеласу – незнамо где, не видели. Сами удивляемся – не случилось ли что?
Тут-то и набежала слагая мысль: а пошерстить-ка графа Чернышева!
Но ведь граф Чернышев – не сын истопника Теплов, на ковер к себе не вызовешь.
Пришлось надевать наилучший парик и тащиться на светский раут, где, по слухам, должен быть Чернышев. Ласковенько взял там лощеного графа за столь же лощеный лацкан камзола:
– Милейший Иван Иванович, войдите в мое положение… по дружбе, по дружбе… – Он и по плечу его придворным жестом погладил. – Потерялся наш Кирила Григорьевич… мы с вами не сыщики Тайной канцелярии… но озабоченность общая. Шепну на ушко – ведь вам скоро шафером предстоит быть! – Потряс на его плече роскошнейшим париком. – Найдем ли моего подгулявшего братишку? Бьюсь об заклад: именно такая гулевая оказия и случилась!
Умен, находчив и дипломатичен был граф Чернышев. Он выждал некоторое время, пока раскланивались разные званые и не слишком званые приятели, потом таким же шепотком отозвался: