Последний год
Шрифт:
— Муку и картошку индейцы купили у наших торговцев, — сказал Ламмерс. — Что же здесь интересного?
— Индейцы сами сеют ячмень и сажают картошку, капусту, репу. Это тоже не интересно?
— Вот и начинается сказка! — снисходительно улыбнулся Ламмерс. — Ячмень здесь не вызреет.
— Вы не правы, Ламмерс, — возразил лейтенант. — Есть особый сорт ячменя, гималайский, он дает урожай и здесь, в этих широтах.
— Налопался ячменя, орегонский
— Сеять ячмень и сажать овощи индейцев научил их белый вождь, — продолжал Уомбл. — Индеец, с которым я говорил, молодой парень, готов молиться на своего белого вождя. Они не знают теперь зимних голодовок. А прежде каждую зиму у ттыне умирали дети, старики, женщины. Белый вождь научил их делать посуду из глины, находить в земле соль и железную руду, выплавлять ее и ковать железо. Интересный был разговор!
— Интересный разговор, согласен. Жалею, что я не мог принять участие, — сказал задумчиво лейтенант,
Он замолчал надолго, обняв руками колени и глядя поверх костра на зеленые равнины. Молчали и трапперы, и чувствовалось, что все думают о белом индейском вожде Во что угодно, в любую сказку можно поверить при этом таинственном, не дающем теней свете белой юконской ночи. Ламмерс зашевелился, вытащил плитку прессованного табаку и начал крошить охотничьим ножом прямо на ладони. Закурив трубку, он сказал убежденно:
— А все же индеец рассказал Тиму сказку или легенду, не знаю, что правильнее будет. Такую же сказку я слышал уже в Орегоне от индейцев-оджибвеев. Был у них такой же человек, не то вождь, не то святой пророк. Он учил индейцев сеять маис, ковать железо, обжигать глиняные горшки, писать и читать. Словом, обучал их всяким таким полезным делам. Он и проповедовал также. Какой же пророк не угощает проповедями? Он запрещал войны и говорил, что все люди на всей земле должны жить в мире, как братья. Оджибвеи называли и имя этого вождя и пророка, но я забыл.
— Гайавата? — быстро спросил Брентвуд.
— Верно, мой лейтенант! Гайавата! — воскликнул Ламмерс. — А вы от кого слышали о Гайавате? Тоже от индейцев?
— Нет. Я услышал о Гайавате от нашего американского поэта. Он написал чудесную поэму о легендарном индейском вожде.
— Вы знаете эту поэму, лейтенант? Прочитайте ее нам, — умоляюще посмотрел на Брентвуда канадец.
— Не знаю, Жюль. Разве что несколько строчек…
Глядя со светлой улыбкой на расстилающийся кругом, сияющий, цветущий, буйствующий красками мир, лейтенант прочитал
Это голос дней минувших,
Голос прошлого манящий
К молчаливому раздумью,
Говорящий так по-детски,
Что едва уловит ухо…
— А вот еще несколько строк:
И молился Гайавата
Не о ловкости в охоте,
Не о славе и победах,
Но о счастии, о благе
Всех племен и всех народов..
…Погребен топор кровавый,
Погребен навеки в землю
Тяжкий, грозный томагаук,
Позабыты клики битвы, —
Мир настал среди народов.
Мирно мог теперь охотник
Строить белую пирогу,
На бобров капканы ставить
И ловить сетями рыбу [85]
— Это очень хорошо, — растроганно сказал Уомбл, когда Брентвуд замолчал. — Но это легенда и… как вы сказали, лейтенант? Поэма, да? А я рассказал вам правду. Я не знаю, где, на равнинах, в лесах или горных долинах живет здесь добрый, мудрый, белый вождь и учит свой краснокожий народ не хитростям сражений, не убийствам и грабежам, а мирной, счастливой жизни!
85
Отрывки из «Песни о Гайавате» Г. Лонгфелло, перевод И. Бунина, главы I, V, XIII.
— Я бы очень хотел встретиться с этим белым Гайаватой, — сказал лейтенант, поднимаясь от костра.
— Зачем? — подозрительно и настороженно спросил Каррент.
— Чтобы пожать ему руку! — ответил Брентвуд, отходя к палатке.
Лейтенант был молод и чист душой.
— Думайте, что хотите, а по-моему, этот русский большой чудак! — ударил Ламмерс трубкой о ладонь, выбивая пепел. — Всю жизнь прожить с индейцами! Хо-хо! Ни выпить с друзьями, ни песню спеть, ни подраться честно, ни поволочиться за синеглазой белобрысой девчонкой?.. Конечно, чудак!
— Почему чудак? — тихо сказал Жюль Каррент, глядя, не мигая, как орленок, на низкое неуходящее ночное солнце. — Хороший человек! А хороших людей на свете все же больше. Ты согласен с этим, орегонец?
Караганда, 1959—1960 гг.