Последний идол (сборник)
Шрифт:
Однако пора было возвращаться к письму. Времени на чтение оставалось в обрез.
«Сейчас я не в Москве. Я бежала из столицы нашей бывшей родины, потому что оказалась в положении, когда ничего нельзя ни объяснить, ни доказать. К тому же мне совершенно очевидно угрожала опасность. Причем с нескольких сторон. Что мне оставалось делать?
Что привело меня несколько лет назад в Москву? Ясное понимание, куда движется незалэжная держава Украина, и столь же ясное понимание, что перспективы у меня в ней смутные и нерадостные. К тому времени я уже была сыта по горло нравами и правилами жизни на курорте. Ехать в Киев? Я журналист,
В общем, я продала все, что осталось от папы с мамой, и отправилась покорять Москву с уверенностью, что никогда уже на Украину не вернусь.
В Москве все сложилось вполне нормально. Сняла квартиру, устроилась сначала в газету, потом на телевидение. Бегала по тусовкам и мероприятиям — заводила знакомства среди влиятельных людей. Я видела, что при известном терпении и ловкости здесь можно добиться многого. Москва — город жестокий, но и возможностей здесь достаточно, если знаешь правила игры и соблюдаешь их.
И вот в один прекрасный день мне поручили сделать материал про компанию „Рокет“, и я предстала пред светлые очи господина Чуглазкина… Он был замом генерального директора, а на самом деле играл роль серого кардинала, особы приближенной и облеченной особым доверием, знающим все обо всех…
Чуглазкин сразу «положил на меня глаз» — вот, кстати, выраженьице, от которого меня просто тошнит. Предложил встретиться. Я, кстати, прекрасно знала, что такие встречи и предложения на моем пути покорения Москвы неизбежны, и потому спокойно согласилась. К тому же он был вполне ничего себе — респектабельный, элегантный, сдержанно-остроумный. Правда, слишком уж на манекен похож. Выглядел он так, словно его только что вынули из целлофанового пакета и ни одна пылинка еще не успела опуститься на него. Он сиял, благоухал и походил не на живого человека, а на какого-то свежеиспеченного гомункулуса. Но страсти в нем играли. Мы встретились в ресторане, поговорили. Я, разумеется, сразу поняла что к чему и доложила о своей нелегкой жизни. Да еще и поканючила на всякий случай. Но в меру. Все сработало.
Через пару дней он пригласил меня в свой кабинет и предложил все сразу — работу в их отделе по связям с общественностью, бесплатное проживание в служебной квартире на Второй Тверской, московскую регистрацию. А в обмен для начала ободряющее похлопывание пониже талии. И взгляд, обещающий многое.
Все было ясно. В ответ на эти щедрые авансы я должна была стать его любовницей. Никаких принципиальных возражений у меня не было. К тому времени я была девушкой и опытной, и свободной. И уже знала расценки на этом рынке.
Вот так начался наш роман. Мне он даже поначалу нравился. Это потом я вдруг почувствовала его гнетущую тяжесть. Дело в том, что Чуглазкин был по натуре тираном.
А тяжесть становилась все невыносимее.
Однако я понимала, что если он догадается об этом, то расплатиться придется по самому большому счету. Да и красивая жизнь с хорошими деньгами затягивала.
А потом появился Дима. Человек, совершенно противоположный Чуглазкину. Во всем. Вот уж для кого свобода другого человека была вещью совершенно не подлежащей ни сомнению, ни обсуждению. Он никогда ничего от меня не требовал, ни на чем не настаивал. С ним я отдыхала от Чуглазкина, как отдыхают в отпуске на море от осточертевшей работы.
У нас с Димой появились совместные планы. У него была куча проектов, но он не выносил организаторской работы. Я готова была взять ее на себя. О Чуглазкине мы с ним никогда не говорили. Иногда мне, правда, казалось, что он знает о нем, а потом это ощущение проходило.
В общем, я решилась. Когда Чуглазкин был за границей, я сняла квартиру и съехала со Второй Тверской. Через некоторое время, я пошла к нему, чтобы сказать, что все закончено, я ухожу с работы.
Он выслушал меня внимательно и довольно спокойно. А потом вдруг сказал:
— Ты думаешь, тебе будет с ним на Солянке лучше, чем нам с тобой на Тверской?
То есть он все знал и за нами с Димой следили по его приказу.
Он был в каком-то бешенстве. Я уже слишком хорошо знала его и хорошо представляла себе, о чем он думает. Что-то вроде того, что вот эта крымская тварь предпочла ему, замечательному и великолепному, щедрому и неотразимому, какого-то безвестного журналиста!.. Как булгаковского прокуратора, его душил самый страшный гнев — гнев бессилия. И вот эта детская обида — что не он бросил, но его посмели бросить!
— Трахнуть тебя, сучку, прямо здесь, чтобы запомнила, — вдруг прошипел он.
Тут я просто рассмеялась — нашел чем пугать.
И грубо ответила:
— Если тебе это поможет, могу отпустить по старой памяти.
Он позеленел. А я просто ушла.
Честно говоря, я очень боялась, что он будет мстить, но прошел месяц, другой, и ничего не случилось. Мы с Димой занимались проектом собственного сайта, искали деньги. Он, кстати, иногда говорил, что если дело раскрутится, то надо будет обязательно привлечь к сотрудничеству Ольгина. Про Чуглазкина я и не вспоминала.
Так прошло полгода. И тут на меня вышли знакомые люди из „Рокета“ с предложением опубликовать материал о скандале в компании, показали документы. Почему-то меня не насторожило, что они хотели публикации именно в „Эхе“. Деньги были не такие уж и большие, но на них было вполне возможно прокатиться вдвоем на недельку в Европу. Да и немного насолить Чуглазкину, ближайшему человеку генерального директора Скрябина, захотелось по ходу дела…
Дима поначалу отказывался, потом, убедившись, что документы подлинные, согласился. Но при условии, что он сам на основе этих документов напишет текст, такой, какой считает нужным, а документы останутся у него. Заказчики, мои бывшие коллеги, не возражали…