Последний идол (сборник)
Шрифт:
— Прошу зачитать.
(Ворошилов читает донесение заместителя начальника Главного военно-медицинского управления по политической части генерала Лайок. Во время чтения В. Сталин сначала возмущенно пожимает плечами).
— Напрасно ты возмущаешься. Люди не могут молчать, когда ты ведешь себя безобразно. Они отвечают за порядок в санатории, а значит, и за твое поведение и, если хочешь, за твою жизнь.
— Да, я выпивал, но до утра не пропадал, ездил в Минеральные Воды и вернулся в этот же день около полуночи. Я вас понимаю, Климент Ефремович. Знаю Ваше доброе ко мне
— Но ты своего отца не слушался. Сколько раз он нам жаловался, когда ты еще учился в школе.
— Людям, которые пишут эти бумажки, делать, видимо, нечего. Пусть правду пишут, а здесь сплошная ложь.
— А что здесь неправда? Ты не отмахивайся. Пишут правду. В тюрьму ты был посажен не так просто, а по делам. Теперь выпущен — надо ценить это. Вести себя как следует. Вот твоя сестра Светлана живет как полагается и на нее никаких сигналов нет. Она любит тебя. А ты ведешь себя неправильно. Если наберешься сил, энергии, то можешь исправиться.
— Спасибо, Климент Ефремович.
— Ты не согласен, вижу?
— Нет, почему же? Но такие слова, конечно, не радуют.
— Дочь Надя, находившаяся с тобой в санатории, — от какой жены?
— От Галины — первой жены.
— Как же тебе не стыдно в присутствии 16-летней дочери устраивать пьянки?
Ты можешь махать руками и возмущаться, но, прочитав эти письма, мы все, члены Президиума, им поверили.
— Это и плохо.
— Ты вышел из тюрьмы. Теперь ты на свободе, тебе помогают найти свое место в нашем обществе. Ты должен оценить это по достоинству. Повторяю, ты необъективен к своим поступкам. Ты должен об этом хорошо подумать. Имей в виду, в компании с тобой могут быть и провокаторы, и люди, подосланные нашими врагами.
Сестра твоя ведет себя правильно, хорошо, к ней никто не придерется. Она считает тебя неплохим человеком. Она прямо говорит — во всем виновата проклятая водка. Повторяю, ты неправильно себя ведешь, за тебя душа болит. Наберись сил и возьми себя в руки.
— Спасибо, Климент Ефремович.
— Ты должен твердо заверить, что больше такие безобразия не повторятся. Ты даешь мне слово?
— Что говорить. Надо делать. Я докажу делом.
— Работа будет в зависимости от того, как будешь вести себя дальше. Если по-прежнему, то это не может быть терпимым.
— Первое и главное — надо работать.
— Прежде чем начать работать, надо покончить со всем тем, что тебе мешает жить и работать. Если ты не заверишь нас, что будешь вести себя хорошо, то работы не дадим.
— Хочу просить Вас помочь мне встретиться с Никитой Сергеевичем.
— Я обещаю помочь, но Никита Сергеевич сейчас в отъезде.
— Куда он уехал?
— На юг.
— Я бы мог поехать к нему?
— Не следует этого делать. Он недели через три вернется.
— Сегодня я был у Малиновского, министра обороны, просил у него работу, но он сказал, что без Никиты Сергеевича решить этого вопроса не может. Вы разрешите мне, Климент Ефремович, к Вам изредка приезжать?
— Не возражаю, если будешь приезжать трезвый.
— Если приеду трезвый — пустите, пьяный — выгоните.
— Какую ты хочешь работу?
— Любую. Тяжело сидеть без дела. Выпрашивать неудобно, какую дадут.
— Если министр обороны не может, придется подождать. Еще раз говорю тебе — немедленно брось водку.
— Не такой уж я отпетый пьяница, больше создали славу. Пойду работать и все встанет на свое место, исправлюсь.
— И надо, у тебя есть сила воли, исправляйся. А из твоих слов выходит, пока не работаешь, можно выпивать. Возьми себя в руки.
— Будет сделано, Климент Ефремович.
— Как живет сестра? Ты с ней встречаешься?
— Не знаю, я у нее не бываю.
— Почему? Она любит тебя.
— Дочь, которая отказалась от отца, мне не сестра. Я никогда не отказывался и не откажусь от отца. Ничего общего у меня с ней не будет.
— Это неправильно. Она не отказывается от всего хорошего, что сделал отец. Но в последние годы у твоего отца были большие странности, его окружали сволочи вроде Берия. Было же так, когда он спрашивал меня, как мои дела с англичанами, называл же он меня английским шпионом. Тысячи других невинных людей были расстреляны… Это все мерзости Берия, ему поддакивали Маленков и Каганович.
Я лишь потому уцелел, что он знал меня по фронту со времени гражданской войны. Мы жили в Царицыне рядом — он с твоей матерью, тогда невестой, я с Екатериной Давидовной и Петей. Он знал меня по делам. Когда на меня наговаривали мерзость, он гнал ее от себя, зная, что я не способен на это. Но меня могли и убить, как убили многих. Эта сволочь, окружавшая Сталина, определяла многое. Никто не отказывается от хорошего, что сделал твой отец. Но было много и нехорошего. У меня при Иосифе Виссарионовиче не раз дело доходило с Берия и Молотовым чуть ли не до драки. И ты не прав, когда говоришь, что Светлана отказывается от отца. Он любил ее. Но ты не можешь сказать, что отец был во всем прав. Не будем об этом говорить. Светлана очень хороший человек.
— Дай ей бог здоровья, желаю ей добра.
— Мы строим коммунистическое общество, авторитет которого и внутри страны, и за рубежом исключительно велик. И каждый советский человек должен беречь этот авторитет. Ты не просто гражданин, ты сын великого человека вчерашнего дня, да, повторяю, вчерашнего дня. Ты должен быть человеком, который активно работает, идет в ногу со всей страной в нашем обществе. Мы должны бороться за наши идеалы, за нашу страну. А кто вертит хвостом, тот не гражданин.
— А какое ко мне имеет отношение „вертеть хвостом»?
— Ты не вертишь, но почему к тебе лезут подозрительные люди, где гарантия, что они не подосланы врагами, зачем они тебе?
— Ко мне, действительно, много народа ходит. Вы правы, по лбу не узнаешь, кто хороший, а кто плохой.
— В том-то и дело. Почему эти люди тебе сочувствуют, тебе поддакивают?
— Приходит много народа, во всех не разберешься.
— Среди них есть сволочь и болтуны и, возможно, связанные с заграничными учреждениями. Твое имя враги могут использовать за рубежом в ущерб интересам нашей страны.