Последний император
Шрифт:
Это был министр труда при марионеточном правительстве, звали его Юй Цзинтао. Раньше он служил начальником управления полиции города Харбина, и арестованный Чжао Имань находился именно там. Его допрашивали в помещении, где сейчас развернулась выставка, а среди тех, кто допрашивал, был и Юй Цзинтао.
Прежние судьи теперь стали подсудимыми, их осудила история. И плакать должен был не он один.
Труд и оптимизм
Побывав на этой экскурсии, я уверовал в то, что двери в новое общество для нас широко открыты. Вопрос теперь только в нас.
Полный надежд, я вступил в новый, 1958 год. К этому времени у меня появился оптимизм. Впервые он появился еще осенью 1957 года, когда я таскал уголь.
Каждый год осенью Управление в большом количестве запасалось углем, часть которого шла
Раньше при переноске угля и изготовлении брикетов обходились без нас. Начали мы выполнять эти работы только с этого года. Теперь мой организм уже был не тот, что раньше. В нашей группе я и Лао Ван, монгол Лао Чжэн и один бывший офицер были моложе всех. Всякая физически трудная работа выполнялась нами. Так я постепенно закалился и значительно окреп здоровьем. Прежние недомогания исчезли. При изготовлении угольных брикетов я выполнял физически наиболее сложную работу — подносил уголь. В этот день по случаю участия самого начальника тюрьмы и нескольких кадровых работников в изготовлении брикетов все работали особенно усердно. Перед самым концом работы я и Лао Сянь притащили еще три полных корзины угля.
Когда сдавали инвентарь, я услышал, как надсмотрщик Ван сказал одному из моих товарищей:
— Я смотрю, Пу И относится к работе серьезно и не стремится привлекать к себе внимание.
Я и Лао Сянь поставили корзины и направились к дереву, где висела наша одежда. Начальник тюрьмы, смеясь, спросил меня:
— Ну что, Пу И, как твои плечи?
Я поглядел на плечи и ответил:
— Не болят и не вспухли, разве что немного покраснели.
— Как у тебя сейчас с аппетитом?
— Рису съедаю по три пиалы, а пельменей могу съесть штук тридцать.
— Не мучает больше бессонница?
— Засыпаю сразу. И не болею теперь ничем.
Все присутствующие, и начальство, и мои товарищи, засмеялись. И совершенно очевидно, что это был не тот смех, что раньше. Мне показалось, что дни, когда надо мной смеялись, ушли в прошлое.
У меня наметился прогресс и в других областях. Скажем, мне стало гораздо легче изучать "Политэкономию" и "Исторический материализм", да и в одежде я стал заметно опрятней. Но больше всего я уверовал в труд. Лишь бы меня не заставляли делать тонкую работу вроде изготовления бумажных цветов, а в остальном успехи у меня были отличные. Мне в этом отношении завидовали даже те, кто был силен в теоретических познаниях.
С конца 1957 года по материалам газет, письмам из дома и переменам в поведении служащих тюрьмы мы заметили некоторые новые веяния, возникшие в обществе. Казалось, будто все наперебой стремились поработать физически, рассматривая именно физический труд как самый почетный. Десятки тысяч кадровых работников оправлялись в деревни, в школах добавили уроки труда, возникли краткосрочные трудовые бригады. В тюрьме мы увидели не только служащих, изготавливавших угольные брикеты, но и начальника тюрьмы и начальников отделов, которые мыли на кухне овощи, растапливали печь, носили еду по мощеной дорожке. Каждый день рано утром, когда мы еще лежали в постелях, со двора доносился стук деревянных колес, лопат и кирки. Этот звук говорил нам, что начальник тюрьмы и кадровые работники уже вышли поднимать целину за горой. Все это наводило на размышления: в новом обществе труд становился мерилом человека.
Не помню, кто мне говорил, что многие ошибочно рассматривают труд как божье наказание. И только коммунистическая партия правильно рассматривает труд как собственное право человечества. Я к тому времени потерял всякий интерес к богам и Буддам и не видел, какая связь существует между богом и трудом. Каждый из нас может видеть, что труд для коммунистов и впрямь есть вполне естественное дело. Помню, как-то мы занимались уборкой мусора, а мимо проходил благовоспитанный и деликатный начальник Ли. Он подхватил лопату и тоже стал работать, причем еще проворнее, чем мы. И он никак не чувствовал себя лишним.
В 1958 году внимание к труду, ажиотаж вокруг него произвели на нас еще большее впечатление. Из писем, присланных из Пекина, я узнал много нового. Вторая сестра, которая всегда томилась дома и не интересовалась тем, что происходит вокруг, приняла участие в работе уличного комитета. Она с огромным воодушевлением занималась организацией яслей, помогая тем самым работающим матерям присматривать за детьми. Четвертая сестра, которая работала в
Наша просьба была удовлетворена. В качестве пробы для начала мы участвовали в строительстве электромеханического завода по изготовлению маломощных электродвигателей. В дальнейшем, учитывая перспективность производства, а в нашей тюрьме рабочей силы было мало, да и слабовата она была, решили передать производство в третью и четвертую тюрьмы, где содержались чанкайшистские преступники. Нам же дали другую работу. На этот раз учли наши физические возможности и знания. Из нас организовали пять специализированных бригад: скотоводческую, пищеобрабатывающую, садово-парковую, овощную с теплицами и медицинскую. Я с Лао Юанем, а также Лао Сянь, Лао Цюй и Лао Ло попали в медицинскую бригаду. В наши обязанности входило каждый день подметать пол в медицинских помещениях, выполнять различного рода поручения, включая помощь врачам. Параллельно с этим продолжалась учеба. Кроме того, ежедневно у нас было два часа урока по медицине. Мы занимались самоподготовкой и участвовали в семинарах под руководством доктора Вэня. Четверо моих "однокашников" в прошлом врачевали. Трое занимались европейской медициной, Лао Ло и я изучали китайскую медицину. Помимо всего, мы, все пятеро, ходили на занятия по иглотерапии.
Когда я впервые попал в медицинскую бригаду в качестве помощника, я серьезно отставал от своих коллег. Мне поручили скручивать из ваты тампоны для хирургического кабинета. Получалось плохо. Или, к примеру, когда я измерял больным кровяное давление, все мое внимание было приковано к стрелке манометра, и я забывал прослушать пульс. А иногда получалось наоборот. В общем, все выходило не так. Лишь когда нужно было быть на подхвате и применить физическую силу, тут я был посильнее многих. Потом я твердо решил, что как следует овладею медицинскими навыками. Я учился у врачей и медсестер, проверял свои знания у своих товарищей, много занимался самостоятельно. Постепенно все стало получаться.
В то время ежедневно на физиотерапию приходил японский военный преступник. Каждый раз после окончания процедуры он низко мне кланялся и говорил: "Спасибо, господин доктор". Я был несказанно рад тому, что мой белый халат и очки сбили его с толку, однако это говорило и о том, что мое умение обращаться с аппаратурой вызывало у больного доверие. После первого этапа обучения доктор Вэнь устроил нам зачет. В результате мы все получили высокие оценки.
Во время опытного изготовления электродвигателя мне стало как-то не по себе. Список членов группы, которая будет этим заниматься, предложил учебный комитет. После того, как амнистировали Лао Ваня и Сяо Жуя, в комитет были доизбраны новые члены: заместитель бывшего хозяйственного отдела при марионеточном правительстве Лао Вэй, Пу Цзе, Лао Ван и двое бывших офицеров. Комитет возглавил Лао Вэй. Любые работы, связанные с техникой, мне не доверяли, опасные работы не поручали, наматывать катушки не разрешали, а позволить ковать железо попросту боялись. В конечном итоге я со старичками занимался тем, что размельчал молотком крупные куски кокса. Я все это рассматривал как пренебрежение к себе и несколько раз об этом говорил начальству, но безрезультатно. После моих успехов в медицине, когда даже японец уверовал в то, что я врач, я понял, что не такой уж я тупой. Важно, чтобы была вера в себя, и тогда не нужны мне никакие 468 драгоценностей.