Последний из могикан
Шрифт:
– Обе? — задыхаясь, спросил Хейворд.
– Вот именно. Хотя путь наш был тяжел и съестные припасы скудны, нам не на что было жаловаться, кроме насилия над нашими чувствами, когда нас вели пленниками в далекую страну.
– Да благословит вас бог за эти слова! — воскликнул, дрожа, Мунро. — Я получу назад моих девочек здравыми и невредимыми!
– Не знаю, скоро ли им удастся освободиться, — возразил Давид. — Глава этих дикарей одержим злым духом, которого не может усмирить никто, кроме всемогущего. Я пробовал подействовать на него и на спящего и на бодрствующего, но, по-видимому, на него не влияют ни
– Где этот негодяй? — резко перебил разведчик.
– Сегодня он охотится на оленей со своими людьми, а завтра, как я слышал, они пойдут дальше в эти леса и ближе к границам Канады. Старшая девушка отправлена к соседнему племени, хижины которого лежат за черной вершиной той горы; младшая же оставлена с женщинами гуронов, жилища которых находятся только в двух милях отсюда, на плоскогорье.
– Алиса, моя бедная Алиса! — пробормотал Хейворд. — Она потеряла последнее утешение — поддержку сестры!
– Вот именно. Но если хвала и божественные псалмы могут утешить огорченную душу, она не страдала.
– Разве музыка доставляет ей удовольствие?
– Самое серьезное, самое возвышенное удовольствие. Хотя я должен признаться, что, несмотря на все мои старания, девушка плачет чаще, чем смеется. В такие минуты я избегаю священных песнях. Но бывают сладкие, спокойные часы доброго настроения, когда уши дикарей поражаются возношением наших голосов.
– А почему вам позволяют расхаживать всюду беспрепятственно?
Давид, приняв вид скромного смирения, отвечал:
– Такому червю, как я, нечем хвастаться. Но хотя сила псалмопений утерялась в страшном, кровавом поле, через которое нам пришлось пройти, она возымела свое влияние даже на души язычников, и мне позволяют приходить и уходить когда угодно.
Разведчик рассмеялся и дал, может быть, более удовлетворительное объяснение странному снисхождению дикарей:
– Индейцы никогда не трогают человека, если он не в своем уме. Но почему, когда перед вами лежал открытый путь и вы могли бы вернуться по своим собственным следам (они ведь немножко яснее, чем следы белки), вы не принесли известий кому следовало?
Давид ответил все с тем же кротким видом:
– Хотя душа моя возрадовалась бы, если бы мне пришлось еще раз посетить жилища христиан, ноги мои не могли возвращаться вспять, когда вверенные мне нежные души томились в плену и печали.
Трудно было понять замысловатый язык Давида, но искреннее, полное твердости выражение его глаз и румянец, вспыхнувший на его честном лице, не оставляли никакого сомнения. Ункас подошел ближе к Давиду и одобрительно взглянул на него. Соколиный Глаз протянул псалмопевцу его драгоценный инструмент:
– Вот, друг, я хотел развести огонь твоей свистулькой, но если она дорога тебе, бери и валяй вовсю.
Гамут взял камертон, выразив свое удовольствие настолько, насколько позволяли, по его мнению, выполняемые им важные обязанности. Испробовав несколько раз его достоинства и сравнив со своим голосом, он убедился, что камертон не испортился, и выказал серьезное намерение спеть несколько строф из маленького томика, о котором мы так часто упоминали.
Но Хейворд поспешно остановил его набожное рвение и стал задавать вопросы о положении девушек; он расспрашивал обо всем гораздо подробнее, чем в начале разговора, когда говорить мешало
Магуа подождал на горе, пока не миновала опасность, потом спустился и пошел по дороге вдоль западной стороны Горикана, по направлению к Канаде. Ловкий гурон хорошо знал все тропинки, знал также, что им не скоро грозит погоня, и потому продвигался вперед медленно и не утомляясь. Из неприкрашенного рассказа Давида видно было, что его присутствие не по душе индейцам; певца терпели, потому что даже сам Магуз не был вполне лишен того чувства благоговения, с которым индейцы относятся ко всему, что касается тайн религии.
Ночью они особенно заботились о пленницах, о том, чтобы предохранить их от лесной сырости и препятствовать их побегу. У источника, как уже известно, лошади были отпущены на волю и использованы все уловки, чтобы скрыть следы. По прибытии в лагерь Магуа, следуя обыкновению гуронов, разделил пленниц. Кору отослали к какому-то племени, занимавшему одну из соседних долин. Давид был слишком мало знаком с обычаями туземцев и не мог определить, что это за племя. Он знал только, что они не участвовали в последнем нападении на крепость Уильям-Генри, но были союзниками Монкальма, так же как гуроны.
Могикане и разведчик слушали его неясный, сбивчивый рассказ со все возрастающим интересом. В то время как Давид пытался объяснить, чем занимается племя индейцев, где жила Кора, разведчик вдруг перебил его вопросом:
– Не видели вы, какие у них ножи? Английского или французского образца?
– Мои мысли не были направлены на такие суетные вещи — они были устремлены на то, чтобы утешить девушек.
– Придет время, когда вы перестанете считать нож дикаря суетной вещью, — заметил разведчик. — А бывают у них праздники в честь окончания жатвы? Не знаете ли вы каких-нибудь тотемов [18] этого племени?
18
Tотем — племенной знак индейцев; человек под его охраной неприкосновенен.
– Я могу только сказать, что хлебных зерен у них много; размоченные в молоке, они дают пищу, приятную на вкус и полезную для желудка. Тотемов никаких не знаю. Что касается музыки индейцев, то о ней не стоит говорить. Они никогда не соединяют свои голоса в хвале господу и, по-видимому, принадлежат к числу самых нечестивых из идолопоклонников.
– Вы клевещете на индейцев. Даже минги ждут милости и помощи только от Великого Духа.
– Может быть, — сказал Давид, — но я видел у них странные, фантастически раскрашенные изображения, которые возбуждали в них духовный восторг и пользовались особым поклонением; в особенности одно изображение нечистого, омерзительного предмета.