Последний из могикан
Шрифт:
– Мрачное и таинственное чудовище! — воскликнул он, хватая дрожащими руками свой инструмент. — Я не знаю ни твоей породы, ни твоих намерений, но если ты замышляешь что-либо против смиреннейшего из слуг храма, то выслушай вдохновенную речь израильского юноши и покайся!
Медведь затрясся всем своим косматым туловищем. Затем хорошо знакомый Гамуту голос проговорил:
– Отложи-ка в сторону свою свистульку и поучи свою глотку воздержанию. Пять простых, понятных английских слов стоят целого часа крика.
– Кто ты? — спросил Давид задыхаясь.
–
– Неужели это может быть? — воскликнул Давид.
Он дышал свободнее с тех пор, как истина начала открываться перед ним.
– Ну, ну, — сказал Соколиный Глаз, откидывая медвежью голову и показывая свое честное лицо, чтобы убедить своего нерешительного товарища, — вы можете увидеть кожу, хотя и не такую белую, как у милых девушек, но все же такую, красный оттенок которой происходит от небесных ветров и от солнца. А теперь за дело!
– Расскажите мне о девушке и о юноше, который разыскал ее так смело.
– Они счастливо избавились от томагавков. Но не можете ли вы указать мне, где Ункас?
– Молодой человек в плену, и я сильно опасаюсь, что участь его решена. Я глубоко сожалею, что человек с такими хорошими наклонностями должен умереть непросвещенным. Я отыскал прекрасный гимн...
– Можете вы провести меня к нему?
– Задача не трудная, — нерешительно ответил Давид, — но я боюсь, что ваше присутствие скорее ухудшит, чем улучшит его несчастное положение.
– Не теряйте слов, а ведите меня, — возразил Соколиный Глаз, закрывая снова лицо.
Он показал пример Давиду, первым выйдя из хижины.
Хижина, в которой был заключен Ункас, находилась в самом центре поселка и была расположена так, что к ней нельзя было ни подойти, ни выйти из нее незамеченным. Но Соколиный Глаз и не думал скрываться. Рассчитывая на свой теперешний вид и уменье сыграть взятую им на себя роль, он пошел по открытой прямой дороге. Поздний час служил ему защитой. Дети уже погрузились в глубокий сон; все женщины и большинство воинов удалились на ночь в хижины. Только четверо-пятеро воинов оставались еще у двери темницы Ункаса, пристально наблюдая за пленником.
Когда воины увидели Гамута в сопровождении существа, одетого в маскарадный костюм всем известного колдуна, они охотно пропустили их обоих, но не выказали ни малейшего желания удалиться. Напротив, их, очевидно, интересовало, что будут делать тут странные пришельцы — колдун и безумец.
Так как разведчик не мог разговаривать с гуронами на их языке, то ему пришлось поручить Давиду вести разговор. Несмотря на всю свою наивность, Гамут отлично выполнил данное ему поручение и превзошел все ожидания своего учителя.
– Делавары — трусливые женщины! — крикнул он, обращаясь к индейцу, не слишком хорошо понимавшему язык, на котором он говорил. — Ингизы, мои глупые соотечественники, велели им взяться за томагавк и убивать своих отцов в Канаде, и они забыли свой пол. Желал бы мой брат видеть, как Быстроногий
Восклицание «хуг» выразило удовольствие, которое испытал бы гурон при виде такого унижения.
– Так пусть же мой брат встанет в стороне и колдун напустит злого духа на эту собаку.
Гурон объяснил слова Давида своим товарищам; они, в свою очередь, выслушали это предложение с удовольствием. Дикари отошли немного от входа в хижину и дали знак колдуну войти туда. Но медведь, вместо того чтобы послушаться, остался на месте и зарычал.
Колдун боится, что дыхание его попадет также и на его братьев и отнимет у них мужество, — продолжал Давид. — Им надо стать подальше.
Гуроны, для которых такое событие было бы величайшим несчастьем, отшатнулись все сразу и заняли такое положение, что не могли ничего слышать и в то же время могли наблюдать за входом в хижину. Разведчик, сделав вид, что уверился в их безопасности, встал и медленно пошел в хижину. В ней царило угрюмое безмолвие; кроме пленника, там никого не было; освещена была хижина только потухающими углями очага.
Ункас, связанный веревками из лыка по рукам и ногам, сидел в дальнем углу, прислонясь к стене. Молодой могикан не удостоил взглядом явившееся перед ним чудовище. Разведчик оставил Давида у дверей, чтобы удостовериться, не наблюдают ли за ними, и благоразумно решил продолжать свою роль, пока не убедится, что он наедине с Ункасом. Поэтому, вместо того чтобы говорить, он принялся выкидывать все штуки, свойственные изображаемому им животному. Молодой могикан подумал сначала, что враги подослали к нему настоящего медведя, чтобы мучить его и испытывать его мужество; но, вглядевшись пристальнее, он заметил в ужимках зверя, казавшихся Хейворду такими совершенными, некоторые промахи, которые сразу выдали подделку. Знай Соколиный Глаз, как низко оценивал зоркий Ункас его медвежьи таланты, он, вероятно, обиделся бы на него.
Как только Давид дал условленный сигнал, в хижине вместо грозного рычанья медведя послышалось шипенье змеи.
Ункас все время сидел, прислонясь к стене хижины и закрыв глаза, как будто не желал видеть медведя. Но лишь только раздалось шипенье змеи, он встал и огляделся вокруг, то низко наклоняя голову, то поворачивая ее во все стороны, пока его проницательные глаза не остановились на косматом чудовище, словно прикованные какими-то чарами. Снова послышались те же звуки — очевидно, они вылетали из пасти медведя. Юноша еще раз обвел взглядом всю внутренность хижины и снова повернулся к медведю.
– Соколиный Глаз! — проговорил он глубоким сдержанным голосом.
– Разрежьте веревки, — сказал Соколиный Глаз только что подошедшему Давиду.
Певец исполнил приказание, и Ункас почувствовал себя на свободе. В то же мгновение сухая кожа животного затрещала, и Соколиный Глаз снял свое одеяние, для чего ему пришлось только распустить кожаные ремни. Потом он вынул длинный блестящий нож и вложил его в руки Ункаса.
– Красные гуроны стоят вблизи хижины, — сказал он, — будем наготове.