Последний каббалист Лиссабона
Шрифт:
«Занятно, — думаю я, — что этот убийца так ясно понимал то, что скрылось от меня. Неужели я боялся ответственности? Или того, что останусь последним из всех?» Обращаясь к Диего, я спрашиваю:
— Почему ты не забрал все книги из геницы, когда убил его?
— Я просматривал манускрипты, оценивал их, это отняло время. Я не беспокоился, зная, что с бушующим вокруг восстанием и тем, что мне известен потайной ход в купальню, я в полной безопасности. А потом я наткнулся на последнюю Агаду господина Авраама. Великолепная работа. Я пролистал ее и
— Почему ты просто не спрятался за потайной дверью, в проходе?
— Я никогда не ходил этим ходом прежде. Я боялся, что, стоит мне закрыть дверь, и какой-нибудь потайной замок защелкнется и я буду попросту погребен там. Не самая приятная перспектива из возможных! Так что за секунду до того, как ты вошел в подвал, я умудрился скрючиться в генице и закрыть крышку. Благодарение Господу за грохот, который ты устроил. К тому моменту, как ты спустился, я уже преспокойно лежал в своем гнездышке. Наверное, я беспокоился, что ты услышишь, как бьется мое сердце, что мне придется убить и тебя. Но я почему-то был абсолютно уверен в том, что ты попадешься на удочку, решив, что это сделали старые христиане. Когда ты поднялся наверх, я вылез, запер геницу и убрал ключ на место. Выбрался через лавку на улицу Храма. Я не думал, что кто-то мог меня заметить. Но эта Гемила… Ей повезло, что она такая истеричная корова, навоображавшая себе демонов, иначе мне пришлось бы…
— Сеньора Бельмира. Почему именно она?
— Мириам? Она была влюблена в меня. Не надо строить такое удивленное лицо. Я вполне приятный человек для тех, кто… Помнишь те часы, которые мы провели вместе, рисуя птиц? В любом случае, так было безопаснее. В случае, если бы ее поймали, она предпочла бы умереть, нежели выдать мое имя. Так и получилось. В этом смысле женщины гораздо сильнее мужчин. Я выяснил это еще в тюрьме в Севилье. Они будут смотреть, как их ноги тают в кислоте, и все равно не продадут Моисея своего сердца христианам.
— Мальчик, который приходил продавать дядину Агаду сеньоре Тамаре. Кто он?
— Боюсь, это было моей ошибкой. Я занервничал. У меня тоже есть слабости, я уже говорил об этом. Что касается этого мальчика, некоторые вещи должны оставаться тайной, как ты думаешь? Его имя Исаак. Он хороший, милый ребенок. Это все, что я могу тебе сказать.
— Ну, а записка, выпавшая из твоего тюрбана… Она на самом деле касалась графа Альмирского или этого Исаака?
— Еще одна тайна, разгадку которой я тебе не дам. Прости.
— И теперь, когда ты получил своего Платона…?
— Я уеду ночью, как и собирался. В экипаже до Фару. Ты можешь забыть обо мне.
— Я не позволю тебе уехать, — замечаю я.
— У тебя нет выбора. — Диего хлопает развернутым плашмя лезвием ножа по плечу своего раба. — Мой новый охранник тощий, но отчаянный, — сообщает он. — Ему не захочется
— И лужа крови у меня на груди. Я никогда не забуду того, что ты с ним сделал!
— Слова поэта. Твои или Фарида?
Диего берет со стола два переплетенных в кожу тома. Он посылает раба перед собой. Африканец припадает к земле, вытянув нож и трость на уровне груди, и скользит вперед.
Фарид выстукивает по моей спине:
— Ты берешь раба, а…
— Нет. — Я бросаю кинжал на пол, оборачиваюсь и хватаю Фарида за занесенные руки.
Он отталкивает меня, показывая:
— Что, по-твоему, ты делаешь?!
— Идите! — кричу я Диего. — Я не смогу его долго держать!
Я обхватываю Фарида за талию и пригвождаю его к стеллажам книг. Хотя он все еще сжимает в руке кинжал, я знаю, что он никогда не поднимет его на меня. Он отчаянно сопротивляется, пытаясь вырваться, и я снова кричу:
— Убирайся, демон, пока я не передумал!
Всей невероятной силой жажды отмщения я прижимаю Фарида к стене. Диего вместе с рабом бегом выбираются из лавки.
— Ты сделал верный выбор, — шипит мне убийца.
Я закрываю глаза, словно пытаясь скрыть грех, когда засов на двери с щелчком отодвигается. Ночной воздух, резкий и сухой, дует нам в лицо.
— Возвращайся в ад, Диего! — шепотом говорю я себе.
— Берекия!
Голос Фарида доносится до моего слуха, неровный, дрожащий, но ясный, словно молитва.
Одновременно он хватает меня за плечо, и на меня накатывает старая боль. Неловко ударив его, я заставляю его потерять опору.
Дверь со стуком закрывается. Мы одни. В моей груди поднимается теплое и горькое удовлетворение.
Фарид вскакивает на ноги, глядя на меня горящими глазами. Я протягиваю ему раскрытую ладонь, предлагая мир, беру его за плечи.
— Ты говорил! — показываю я с улыбкой: это кажется чудом, венчающим весь этот бессмысленный кошмар, знак свыше, вероятно, показывающий мне, что я верно распорядился судьбой Диего.
Резко жестикулируя, Фарид говорит:
— Потому что ты его отпустил. Теперь все впустую. Все пропало. Разве что нам удастся…
— Не волнуйся, — показываю я. — Диего ошибся. Некоторым людям можно доверять. Вот увидишь.
На улице стоит сеньора Тамара, дрожащая, босая, в одном ночном платье. Фарид обнимает ее, я же вижу Диего, бегущего позади своего раба по улице Ювелиров в сторону Новой Королевской. Луна освещает его, придавая ему сходство с таящимся зверем, созданием ночи, почуявшим охотников. Обращаясь к себе, я шепчу слова Иеремии:
— Города его сделались пустыми, землею сухою, степью, землею, где не живет ни один человек, и где не проходит сын человеческий.
— Но он же уходит! — стонет сеньора Тамара, поднимая на меня умоляющий взгляд.