Последний Катон
Шрифт:
— На это я и надеюсь, Пьерантонио. — Мне хотелось его обнять, но мы были не в Палермо. — Я надеюсь на Бога, и если Он хочет, чтобы я следовала на Его зов, Он поможет мне.
— Я буду молиться за тебя, сестричка.
Мы дошли до площади Гроба Господня, и хранитель ключей, как и обещал, ждал меня перед дверями. Я медленно подошла и встала в нескольких шагах от него.
— Повторите мне, пожалуйста, фразу, — любезно попросил меня он.
— Мне сказали: «Спроси имеющего ключи: того, кто открывает, и никто не закрывает, и закрывает, и никто не открывает».
— Очень хорошо, госпожа. Теперь слушайте внимательно. У меня для вас следующее сообщение: «Седьмое и девятое».
— «Седьмое и девятое»? — непонимающе
— Не знаю, госпожа.
— Не знаете?
Человечек пожал плечами. Вечер был очень жарким.
— Нет, нет, госпожа. Я не знаю, что это значит.
— Тогда как вы связаны со… со ставрофилахами?
— С кем? — Он удивлённо поднял брови и ладонью отбросил назад чёрную чёлку. — Простите, я ничего об этом не знаю. Понимаете, меня зовут Якуб Нуссейба. Муджи Якуб Нуссейба. Наша семья Нуссейба каждый день открывает и закрывает двери базилики Гроба Господня с 637 года, когда халиф Омар вручил нам ключи. Когда халиф вступил в Иерусалим, моя семья служила в его армии. Чтобы избежать конфликтов между христианами, которые очень враждовали друг с другом, он передал ключи нам. С тех пор уже в течение тринадцати веков старший сын каждого поколения Нуссейба становится хранителем ключей. В какой-то момент к этой долгой традиции присоединилась ещё одна, уже тайная. Когда отец передаёт сыну ключи, он говорит ему: «Когда тебя спросят, ты ли имеющий ключи, тот, кто открывает, и никто не открывает, и закрывает, и никто не закрывает, ты должен ответить: «Седьмое и девятое». Мы заучиваем это наизусть и уже многие века произносим в ответ на вопрос, который задали сегодня вы.
Седьмое и девятое, опять семь и девять, Дантовы числа, но к чему они относятся на этот раз?
— Желаете ли что-нибудь ещё, госпожа? Уже поздно…
Я легонько покачала головой, чтобы выйти из задумчивости, и взглянула на Муджи Нуссейбу. Генеалогическое древо этого человечка было древнее, чем у многих королевских домов Европы, и тем не менее по его внешнему виду никто не мог бы отличить его от обычного официанта в кафе.
— И много людей приходили и задавали вам такой же вопрос, как я? Ну, то есть…
— Понимаю, понимаю… — поспешил ответить он, делая мне знак рукой, чтобы я замолчала. — Отец передал мне ключи десять лет назад, и с тех пор я повторял ответ девятнадцать раз. С вами — двадцать.
— Двадцать!
— Мой отец повторил его шестьдесят семь раз. Кажется, там было и пять женщин.
Кремень велел мне спросить ещё и про Аби-Руджа Иясуса, но хранитель ключей не дал мне такой возможности.
— Мне действительно очень жаль, госпожа, но мне нужно идти. Дома меня ждут, и уже поздно. Надеюсь, я вам чем-то помог. Да хранит вас Аллах.
И, сказав это, он быстрым шагом исчез, оставив меня с большим числом вопросов, чем были у меня до разговора с ним.
Внезапно перед моим лицом материализовалась рука без туловища, но с сотовым телефоном.
— Позвонишь своим дружкам? — спросил меня Пьерантонио.
— «Седьмое и девятое»? — воскликнул капитан, гигантскими шагами расхаживая из конца в конец кабинета. Он был похож на льва в клетке; уже четыре дня он сидел взаперти и набирал на компьютере фразы молитвы, чтобы увидеть, появляются ли они в каких-то других документах, и достиг лишь того, что пропустил встречу с хранителем ключей, а также утратил немногое оставшееся у него терпение, услышав данное мне им загадочное указание. — Вы уверены, что он сказал: «Седьмое и девятое»?
— Абсолютно уверена, капитан.
— «Седьмое и девятое», — задумчиво повторил Фараг. — Седьмое испытание и девятое, которого нет? Седьмое и девятое слово в молитве? Седьмой и девятый стих круга гневливых? Седьмая и девятая
— Какие на этом уступе у Данте седьмая и девятая строфы?
— Но я же говорил вам, что в четвёртом круге, кроме дыма, ничего интересного! — зарычал Глаузер-Рёйст, не прерывая своего отчаянного хождения.
Фараг взял со стола экземпляр «Божественной комедии» и начал искать шестнадцатую песнь «Чистилища». Капитан презрительно смотрел на него.
— Меня что, вообще никто не слушает? — пожаловался он.
— Седьмая строфа шестнадцатой песни, — сказал Фараг, — с 19-го по 21 стихи гласит:
Там «Agnus Dei» пелось во вступленье; И речи соблюдались, и напев Одни и те же, в полном единенье.— О чём это пишет Данте? — поинтересовалась я.
— О душах, которые приближаются к ним с Вергилием. Поскольку, ослеплённые дымом, они их не видят, они знают об их приближении, потому что слышат, как те поют «Agnus Dei».
— «Agnus Dei»? — завопил Кремень.
— Молитву, которую мы читаем во время мессы, когда священник преломляет Хлеб: «О Агнец Божий, принявший грехи мира, прими молитву нашу!»
— Я же говорил вам, что эти строфы тут ни при чём!
Фараг снова перевёл глаза на книгу:
— Вот девятая строфа этой же песни:
«А кто же ты, идущий в нашем дыме И вопрошающий про нас, как те, Кто мерит год календами земными?»— Души удивляются присутствию живого на уступе, — заключила я. — Ничего интересного.
— Да уж конечно, — согласился Фараг, снова просматривая строфы.
Глаузер-Рёйст нетерпеливо фыркнул.
— Я же говорил! Единственно, что здесь важно, так это дым, а дым — это проклятая молитва, которая не даёт нам ничего разглядеть.
— Фараг, о каких ещё вариантах ты говорил?
— Каких вариантах?
— Когда ты сказал, что седьмая и девятая могут быть строфами шестнадцатой песни, у тебя были другие варианты.
— Ах да! Я сказал, что это могут быть проходимые нами испытания, но, раз их только семь, этот вариант отпадает. Не думаю также, что это могут быть седьмая и девятая симфонии Бетховена, так ведь? Ну и ещё я сказал, что это могут быть седьмое и девятое слово из молитвы отца Стефана!
— Это неплохой вариант, — заявила я, вставая и подходя к фотографии на планшете, воспроизводившей текст в натуральную величину. После четырёх дней напряжённой работы над молитвой я запомнила её наизусть и, не глядя, знала, что там написано: «Ты, преодолевший гордыню и зависть, преодолей теперь гнев терпением. Так же, как растение бурно растёт по воле солнца, проси Бога, чтобы Его божественный свет осветил тебя с неба. Иисус сказал: не бойся ничего, кроме грехов. Христос накормил вас в группах из ста и пятидесяти голодных. Его благословенное слово не сказало: в группах из девяноста и из двух. Так что доверься справедливости, как афиняне, и не бойся могилы. Уверуй в Христа, как уверовал даже порочный сборщик податей. Твоя душа как птица, беги и стремись к Богу. Не преграждай ей путь грехами, и она достигнет Его. Если ты победишь зло, солнце взойдёт до рассвета. Очисти душу твою, склонившись перед Богом, как смиренный проситель. С помощью Истинного Креста нещадно ударь по своим земным страстям. Распнись на нём, как Христос, семью гвоздями и семью ударами. Если ты сделаешь это, то Христос в своём величии выйдет встречать тебя у сладчайшей двери. Да будет твоё терпение преисполнено этой молитвой. Аминь». Я вздохнула… В одном не было ни малейшего сомнения: как сказал Глаузер-Рёйст, это настоящая дымовая завеса.