Последний магог
Шрифт:
— А как же Труба? — спросил я, слыша, как дрожит мой голос.
— Труба не прозвучит. Труба не прозвучит. Труба не прозвучит, — трижды, как заклятие, повторил Шмешу-хэхэхэй.
После его ухода я никак не мог уснуть, ворочался на ложе. «Труба не прозвучит», — звучали в ушах слова хэхэхэя. Значит, Сбегу в земле Огон? Увернулся от гнева вышних сил? Да правда ли все, что я слышал в детстве, слышал от стольких людей? И острая скорбь по погибшим, в особенности по Бурчи, захлестывала меня. Проворочавшись так несколько часов кряду, я силком, напряжением воли заставил себя наконец заснуть.
Как и говорил
К этому времени я уже знал, что долина является перевалочной стоянкой. Целые группы людей приходят сюда и, набравшись сил и уверенности, уходят к горам, к границе. Что с ними происходит потом, я так и не смог узнать. Похоже, этого не знал и Шмешу-хэхэхэй, который, однако, уверил меня в том, что все эти люди благополучно живут в земле Огон. Сбегутов, которые решались на дальнее путешествие, снабжали едой и одеждой, наставляли в том, как пройти к земле Огон, и провожали шумным пиршеством. Да, сбегуты умели и веселиться. Еды в долине хватало: ведь беглецы приводили с собой свой скот, который весь оставался здесь — не брать же с собой в землю Огон быков и баранов. Закатывалось пиршество — дуй, для которого жарили целых баранов, и ойрак лился рекой. Да, умели веселиться сбегуты.
Пришедшие в тот день люди хотели уйти немедленно. Они были уже готовыми сбегутами, им даже не надо было говорить, что сам пророк жив и ждет их в Огоне, — они это и так уже знали от своего проводника. Поэтому приготовления были сделаны только для праздника: зарезали несколько баранов, приготовили бурдюки с ойраком, расставили столы.
Почему-то мне было тягостно на это смотреть, и я ушел в свою пещеру. Снаружи доносилИсь музыка, смех, здравицы, а я сидел в своей пещере и смотрел в огонь. Жгучая боль, как от внезапного осознания, мучила меня, но самого осознания не было. Наоборот, я чувствовал себя в тупике, чувствовал бессилие. И тогда, когда я, терзаемый непонятной болью, сидел в своей пещере, мне вновь явился тэнгэр.
Он просто возник рядом, у очага, и ослепил меня, так что я закрылся рукой. Вернее, не ослепил — свет его не лишал зрения. Свет тэнгэров, краткий и яркий, просветляет, а не ослепляет. И когда он заговорил, я уже все знал.
— Иди и скажи им, чтобы не шли ночью, — раздался его тихий голос. — Ты должен сказать это главному человеку, а потом объявить всем.
— Как же мне сказать это, светлый вестник? — вымолвил я.
— Иди и скажи, что они дойдут до гор к утру, когда встает на часы наш дозор, — произнес он. — Их схватят и сокроют так, что больше их никто не увидит.
Я поднял на него глаза и тотчас опустил их — так ярок был его свет. Но любопытство мое было сильнее.
— А ночью? — задал я вопрос. — Разве ночью не стоят на посту тэнгэры?
И раздались в ответ тихие слова тэнгэра, в которых прозвучали грусть и какая-то насмешка:
— К вечеру все тэнгэры восходят на небеса преклониться. Только на заре возвращаются они на землю.
Если бы не тэнгэр мне это сказал, я бы не поверил своим ушам. Ведь нам же говорили, что круглосуточно охраняют землю Магог тэнгэры Затворных гор! И перед кем преклониться? Только и сумел я спросить, не осознавая, насколько кощунственно мое любопытство:
— Преклониться
— Нет, — сказал тэнгэр, с непонятной жалостью глядя на меня.
Нет! Тогда перед кем же? — так и хотелось мне крикнуть. Но вместо этого я спросил:
— А кто же остается вместо них?
И снова раздались тихие слова тэнгэра, в которых на этот раз грусть и насмешка звучали явно:
— Люди, которых считают верными. И запомни: фисташка. Произнеси это.
— Писташка, — повторил я.
— Нет, — покачал он головой. — Скажешь так — и погибнешь. Скажи же: фисташка.
— Фисташка, — повторил я недоумевая.
Кивнул и горько улыбнулся мне тэнгэр, и тотчас же его не стало.
Надо ли говорить, что я немедленно пошел и передал Шмешу-хэхэхэю и всем остальным слова тэнгэра? Надо ли рассказывать, как я их передавал? Как громкая музыка заглушала меня, как мне не поверили, как подняли на смех? Как попытались пьяными здравицами свести на нет мною сказанное? Нет, они меня не услышали. Даже Шмешу-хэхэхэй, узнав, кто послал меня говорить к ним, недоверчиво рассмеялся.
— Я даже такого тэнгэра не знаю, — были его слова.
Он не знал такого тэнгэра. Да знал ли его кто-нибудь, кроме меня и Нишкни? Одно я твердо знал: знал его я, знала его Нишкни, а значит, был такой тэнгэр. Был и хотел предостеречь. Но не послушали его слов.
И еще увидел я: посреди шумного празднества, когда мои слова пропали втуне, когда не хотели слушать моих слов, один человек вникал и слушал — Языгу. И наклонялся, и прислушивался, и старался ничего не пропустить. С самого начала проникся я к нему, как-то ему поверил. Он внушал доверие. И когда посреди шумного дуя, среди пенящихся чаш и застольных здравиц, хмельных лиц и неосмысленных речей я увидел его лицо, я понял, с кем нужно говорить. Языгу, человек из хосуна Сиди. Я приметил его тогда, на буйном дуе. Я решил, что буду говорить с ним.
Вернувшись в свою пещеру, я долго сидел у огня. Скорбь моя внезапно успокоилась, словно утихомиренная принятым решением. Красные отсветы блуждали по стенам пещеры. Потрескивали дрова. Я сидел и вспоминал слова тэнгэра, каждое его слово. «Фисташка», — бормотал я. Темен был мне смысл этого слова, непонятно, зачем тэнгэр упомянул его. Я сидел и думал о тех людях, которых тэнгэры считали верными. Кто они? Откуда? Временами меня немного подбрасывало — так действовало на меня принятое решение. Потому что я решил уйти через два дня, уйти с Языгу, и больше ни с кем. Я думал о Языгу, думал о Шмешу-хэхэхэе. Постепенно меня сморил сон. Я спал и видел сны о далекой земле Огон, в которую ушел пророк Сбегу и куда отправляюсь я сам.
ЧУХ
Никогда не забуду тот день, когда я покидал землю Магог. Накануне я переговорил с Языгу и убедил его идти со мной. Тот не был уверен до конца и считал, что идти нужно большой группой, запасшись достаточным количеством провизии, и обязательно ночью. В этом я был с ним согласен, но разной бывает ночь, и полночные часы отличаются от предутренних. Так я и сказал Языгу.
Оказывается, он знал, что некоторых людей тэнгэры считают верными, настолько верными, что оставляют вместо себя. То были особые шаманы, не находящиеся в услужении ни у одного из бегов, а взятые на тэнгэрово воспитание еще в детстве, когда выходили наружу их особые способности. Время их дежурства сбегуты обычно и использовали для побега.