Последний месяц года
Шрифт:
— Я никогда не был так несчастлив, как теперь! — с горечью проговорил он, и голос его дрогнул. — Я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой. И все это была только злая шутка…
Он быстрым шагом не вышел — выбежал из кабинета.
Бестужев-Рюмин бросился за ним. Он искал Пушкина по всему огромному каменскому дому. Так хотелось сказать ему самые лучшие, самые добрые слова. Но не нашел…
А когда в прошлом году Сергей Муравьев-Апостол оказал Бестужеву-Рюмину высшее доверие и принял его в члены тайного общества, Михаил Павлович спросил,
Сергей Иванович поднял на Бестужева-Рюмина свои задумчивые серые глаза и, помолчав, серьезно сказал:
— Пушкин принадлежит России. Он ее слава и ее гордость. Разве можем мы знать, что готовит нам будущее? Так имеем ли мы право рисковать его судьбой?
…Вот уже виден на взгорье большой двухэтажный дом с пристройками. За ним старый сад, уступами спускающийся к реке.
Милый каменский дом! Он принес Бестужеву-Рюмину исполнение всех его мечтаний. Здесь обрел он верных друзей, здесь встретил ту, что навсегда завладела его душой…
В доме царила предпраздничная суета. Размещали гостей, дошивали бальные наряды барышням, срезали лучшие цветы в оранжереях, кололи скот, резали птицу.
Екатерина Николаевна, урожденная графиня Самойлова, приходилась племянницей светлейшему князю Потемкину, фавориту Екатерины II. От первого брака у нее был сын Николай Раевский, защитник Смоленска, герой Бородина. Жил он в Киеве, но частенько навещал родное каменское гнездо. Сыновья Екатерины Николаевны от второго брака Александр и Василий жили вместе с нею в Каменке.
Старший, Александр Львович Давыдов, тучный, неподвижный, всегда словно невыспавшийся, был женат на красавице француженке Аглае Грамонт и от нее имел двух дочерей — Катрин и Адель. Он был гурман: сам любил покушать и других попотчевать.
Василий Львович являлся полной противоположностью брату. Веселый, говорливый, живой. Одним из первых вступил он в тайное общество, и с тех пор каменский дом стал местом постоянных встреч членов общества.
Александр со своим семейством занимал нижнюю левую часть большого каменского дома. Василий жил справа, в особой пристройке.
Середину дома занимала сама Екатерина Николаевна. Сюда, в длинную, увешанную фамильными портретами нижнюю гостиную, в часы трапезы собиралась вся семья.
Воспользовавшись предпраздничной суетой, мужчины уединились на половине Василия Львовича, в большом просторном кабинете с тяжелой кожаной мебелью. Сегодня в Каменку съехались Сергей Григорьевич Волконский, Михаил Павлович Бестужев-Рюмин и Сергей Иванович Муравьев-Апостол. Ждали Пестеля, который почему-то запаздывал.
— Не может со своим полком расстаться! — пошутил Волконский, затягиваясь трубкой.
— Полк у него, что говорить, образцовый, — серьезно сказал Сергей Иванович Муравьев-Апостол. — А еще два года назад, когда он принял его, считался худшим во всей Южной армии…
— Усердие Павла Ивановича в пожертвовании собственных денег столь благотворно отразилось на положении полка, что сам начальник штаба граф Киселев нахвалиться
— А государь на нынешнем смотру пожаловал Пестелю в награду три тысячи десятин земли, — добавил Волконский. — Да только без крестьян. «Крестьян не дарю, это жестоко!» — изволил сказать государь.
— Жестоко! — с возмущением воскликнул Бестужев-Рюмин. — И он еще смеет говорить о жестокости… Не кажется ли вам, господа, что создание военных поселений сделалось пунктом помешательства нашего императора? История не видела ничего подобного! Взять широкую полосу земли, протянуть ее с севера до Черного моря и превратить крестьян в военнослужащих! Крестьяне восстают, Аракчеев расстреливает их из пушек, запарывает до смерти, и «порядок» торжествует.
От волнения Бестужев-Рюмин чуть заикался, глаза его были сухими и злыми.
В комнате воцарилось молчание, и стало слышно, как за окнами порывами налетает ветер и с легким шумом осыпаются с деревьев последние листья.
— Да, — нарушил тягостное молчание Сергей Муравьев-Апостол. — Мы победили Европу, освободили мир, а сами остались рабами. Внизу, вверху — все неволя, рабство! Ни суда, ни голоса…
— Одна надежда на милость царскую… — зло усмехнулся Василий Львович Давыдов.
— Еще зимой нынешнего года, на съезде нашем, помните, друзья, я спорил с Пестелем, — продолжал Сергей Муравьев-Апостол, — говорил, что не согласен на уничтожение царской фамилии и самого государя императора? А теперь понял, как ни прискорбно начинать новую эпоху в России пролитием крови, без этого не обойтись!
— Жаль, что Пестель запаздывает и не слышит твоих слов! — восторженно воскликнул Бестужев-Рюмин.
…А в доме, за стенами кабинета, продолжались праздничные приготовления, позвякивало фамильное серебро, севрский фарфор и хрусталь баккара, шуршали крахмальные скатерти и салфетки. И никому в голову не могло прийти, что в одной из комнат этого дома, где шла от века установленная, исполненная роскоши и праздности жизнь, люди говорят и думают о том, как разрушить эту жизнь, взорвать устои, на которых она зиждется. Выросшие в барстве, они, казалось, должны были бы стать продолжателями и преемниками дедовских традиций. Как же получилось, что все вышло совсем иначе?..
Они, победившие Наполеона, со славой вступившие в Париж, вернувшись на родину, стали смотреть на все иными глазами.
Было что-то мучительное в контрасте между родиной победоносной вне своих границ и угнетенной внутри.
Поначалу они мечтали, что Александр I по своей инициативе даст народу конституцию, освободит крестьян. Но скоро поняли, что этого не будет.
Тогда-то и зародилась среди русских офицеров мысль о необходимости революционного переворота.
В 1816 году в Петербурге шесть гвардейских офицеров — Александр Николаевич Муравьев, Никита Михайлович Муравьев, Иван Дмитриевич Якушкин, Сергей Петрович Трубецкой, Сергей Иванович и Матвей Иванович Муравьевы-Апостолы — основали первое в истории России тайное революционное общество.