Последний орк
Шрифт:
Она произнесла эти слова без какой-либо интонации, но Ранкстрайл почувствовал ее боль, словно море грязи залило всю землю до горизонта.
Ему вспомнилось странное чувство стыда, которое он испытал в тот жаркий летний день, когда на закате оставил Аврору одну в ее цветущем саду с серебряными качелями. Ему казалось тогда, что он бросил товарища, попавшего в руки к оркам.
— Вы никогда не говорили мне, как умерла ваша мать, — сказал он.
— Она попыталась бежать, взяв меня с собой. Ей отрубили голову, — ответила Аврора бесцветным голосом.
— И это ваш отец отдал приказ казнить ее? —
Аврора кивнула.
— Вы это видели? Казнь? — на этот раз шепотом спросил он.
Аврора снова кивнула.
На Ранкстрайла нахлынула смесь боли и стыда, которая знакома лишь детям подлецов. Его последние сомнения исчезли, растворились навсегда.
Он подумал, что каждый в ответе лишь за свои поступки, а не за то, что сделали его родители.
Он крепко обнял Аврору, прижимая ее к себе изо всех сил. Они стояли обнявшись, словно два странника, которые пересекли пустыню, чтобы наконец встретиться. Он чувствовал ее дрожь, легкую, словно трепыхание крыльев воробушка, зажатого в ладонях. Потом она успокоилась, положила голову ему на плечо и расплакалась.
На его спине переплетались старые шрамы от хлыста и недавние, от щипцов палача.
Лизентрайль как-то сказал ему, что, если женщина дотронется до шрамов мужчины, воспоминание о них больше не будет нести с собой боль. Это оказалось правдой. Настоящее окрашивает прошлое в иные цвета. Сейчас, когда он чувствовал всем телом тепло Авроры, боль прошлого стиралась. Но без прошлого не могло быть настоящего и будущего. И это настоящее и будущее стоили каждой капли вчерашней боли.
Молодой капитан закрыл глаза. Впервые за долгие годы к нему вернулся его сон о теплом маленьком создании у него на руках — о ребенке, которого он учит ходить и говорить, который называет его отцом. Этот сон снился Ранкстрайлу в детстве, еще до того, как злобный червь сомнений начал точить его душу; потом сон исчез, спрятался в самом темном уголке его сознания вместе с самим правом на подобные сны, вместе с ужасом, что он будет видеть в собственных детях призрак чудовища, которое произвело на свет его самого. Теперь же он снова мог видеть этот сон: его дети будут всего лишь детьми, а не призраками чудовищ.
Ранкстрайл вспомнил, что у него уже есть игрушки для их будущих детей. Возможно, рай все-таки существовал, и капитан наконец-то до него добрался: этим раем было дыхание Авроры на его плече. Он чувствовал ее боль и гладил руками ее мягкие светлые волосы. Он представил, как дни начнут сменяться ночами, вручая ему бесценный дар постоянного присутствия Авроры. Дети, которых она выносит во чреве, назовут его отцом. Аврора, так же как и он, знала, что такое страх детей недостойных родителей — страх увидеть в собственных детях черты того монстра, который дал жизнь тебе. Он и Аврора научатся любить себя, глядя на свое отражение в глазах любимого. Они научатся любить собственные руки, узнавая их очертания в ладошках своих детей.
Ранкстрайл задумался, прав ли был Лизентрайль, когда говорил, что королевские дети спят в одиночестве в отдельных комнатах и что от этого у них портится характер. Он понадеялся, что его не станут судить слишком строго, если его дети будут спать вместе с родителями. Тогда во время ночных
Случается, что и в королевских конюшнях между копытами чистокровных жеребцов шныряют мыши. Так же и в голове капитана в тот момент пробегали мелочные и не слишком благородные мысли. Правда ли, что в Цитадели каждый день едят свежий хлеб? Как часто здесь варят луковый суп? И дадут ли ему теперь, когда он стал здесь главным, вторую порцию?
Ранкстрайл все еще прижимал руку к затылку Авроры, чувствуя под своей грубой ладонью ее гладкие, как шелк, волосы. Его глаза наполнились слезами, как в тот день, когда он шел за гробом матери на городское кладбище. Он до боли стыдился своих слез, но в то же время чувствовал, что при Авроре стыда как будто не существовало. Последний раз он лил слезы, когда оплакивал Йорша в Далигаре, пытаясь успокоить его дочь. Он не боялся, что Аврора заметит его слезы, и продолжал крепко сжимать ее в объятиях, укрытый от чужих глаз высоким парапетом стены.
Никогда еще он не был уверен в чем-либо так, как сейчас: они не могли существовать друг без друга, они всегда принадлежали друг другу — два одиноких путника, блуждавшие в стране теней и наконец-то встретившиеся. Именно они — а если не они, то кто же? — дадут миру тот свет, которого ему не хватало. Плач Авроры постепенно утихал, освобождая и очищая ее душу.
Ранкстрайл верил, что они смогут создать мир, в котором никому не придется стыдиться крови, текущей по его венам. Орки стыдились неудач своего племени, чувствовали себя нелюбимыми детьми и осознавали, что сами по себе они абсолютно ничего не значат, а являются лишь частичками армии, и только это делало их орками. Он мог превратить племя орков в народ, каждый представитель которого помнит о собственном значении и достоинстве и имеет право гордиться своим существованием.
Народ Орков сможет забыть своих жестоких слепых богов, заставивших их поверить в то, что война — это единственное, к чему они способны и чего достойны. Орки обнаружат, что для них все возможно. После Ранкстрайла никто не будет больше стыдиться собственной крови. Он станет последним. После него не будет больше орков. Это нетрудно: он должен лишь освободить земли людей до самых границ, а потом отвоевать каждый клочок у варварства и нищеты, как когда-то у Черных разбойников, не отступая ни на шаг.
Орки были и его народом. Нравилось это ему или нет, но в жилах его текла их кровь, и он чувствовал себя ответственным за них. Ему нужно было применить силу и дипломатию одновременно. Он должен был быть самым сильным орком, чтобы стать последним, чтобы разорвать замкнутый круг варварства и жестокости, который веками держал их в плену и не давал соединить величие их прошлого с сиянием светлого будущего.
Лишь тот, кто долго блуждал среди теней, но не затерялся в них, сможет найти выход из лабиринта.