Последний орк

Де Мари Сильвана

Легкая кавалерия, увидев, что ничего так и не происходит, нарушила неподвижность и тишину. Наемники решили попробовать себя в галопе. Кто-то падал, кто-то едва удерживался, хватаясь за лошадь и пытаясь остановить ее на скаку, кто-то оставался гордо восседать на коне.

Но в целом, несмотря на некоторые неудачи и падения, всадники с каждым часом все увереннее держались в седле. Тренировки на сильных и смирных лошадях Малавенто и этот длинный день ожидания приносили свои плоды. В отличие от капитана, который казался еще мрачнее и задумчивее, чем обычно, весь отряд пребывал в состоянии эйфории.

Они — кавалерия.

Никто из них не верил, что это действительно случится, но невозможно отрицать, что каждый надеялся

на это, втайне мечтал, иначе они не откладывали бы с гранитным упорством все заработанные деньги, грош за грошом.

Они всё еще оставались наемниками. Никто не согласился бы выдать за них своих дочерей. Они всё еще были пушечным мясом, но это было несравненно лучше, чем пехота.

Они должны были сразиться с драконом и с воином, на стороне которого были волшебные силы и все коварство мира. Шепот солдат рождал волны страха, которые расходились во все стороны, но почти сразу же успокаивались: с ними был Капитан. Он знал, что делать. Капитан выиграет и эту битву, и они останутся в живых.

Тракрайл, радостный, словно молодой зяблик, скакал взад и вперед вдоль рядов, ни на мгновение не умолкая и не переставая поглаживать клепки своего старого седла, перешедшего к нему из третьих рук, как человек, которому так неслыханно повезло, что он сам еще не верит в свою удачу.

Капитан и Лизентрайль сидели на земле, чтобы дать отдых лошадям. Их лошадей лучше было не переутомлять.

Чтобы не пугать лошадей, Волка привязали куском веревки. Выказав оскорбленным визгом свое возмущение по поводу непривычного положения пленника, зверь вскоре спокойно засопел, положив морду на ногу капитана, и тепло его тела хоть немного уменьшило тревогу Ранкстрайла. Он пытался обдумать все по порядку, но в голове постоянно крутились одни и те же три-четыре мысли, ворочаясь, словно черви в гнилой луковице, толкаясь, запутываясь и в конце концов исчезая так и не обдуманными и бесполезными.

Может, он бы и выиграл сражение против Эльфа и дракона, но только если бы смог определить, что победить их — это правильно.

«Не проклятый, а самый последний и самый могущественный», — сказала Аврора. Но одно не обязательно опровергает другое. Можно запросто быть последним и самым могущественным и одновременно быть проклятым, особенно если ты — самый последний и самый могущественный из проклятого Народа Эльфов. Если он не был бедой, насланной на них богами, то почему же этот эльфийский принц, или с кем там ему придется сразиться, почему тогда он завел себе не собаку, не кошку, не хорька, не попугайчика или, в качестве исключения, даже не волка, как делают все нормальные люди, а дракона? В любом случае, дракона следовало прикончить. Это было одной из немногих ясных мыслей. Так как Ранкстрайл не был уверен в том, что сможет освободить восточные границы от присутствия орков, невежливо было оставлять дракона в центральных землях. И вообще, не могла Аврора за то короткое время, когда они смогли перемолвиться словом, сказать ему что-нибудь понятное и нужное, вместо того чтобы говорить глупости?

За неимением советов Авроры пришлось довольствоваться объяснениями Лизентрайля. Помимо того что капрал совал нос в чужие дела, он был просто не в состоянии держать язык за зубами. В сумме обе эти привычки рождали непрерывный поток сведений, часто противоречивых, если не абсурдных, собранных по крупицам у прохожих, нищих, торговцев медом, знакомого помощника палача, бродячего волынщика, одной из посудомоек на кухне Судьи-администратора и — особенно ценные источники — у золовки одного из охранников и кузины одного из стражников подземелья.

Лизентрайль поведал, что этот стражник, который в подземелье, знал тех двоих: он сторожил их пару дней до того, как их вздернули. Как это «кто эти двое»? Родители девочки. Оба они — их звали Монсер и Сайра — были простыми крестьянами, и они рассказали стражнику, что в молодости спасли ребенка-эльфа. Разве можно было оставить

ребенка помирать, говорили они, да никогда, ведь если так, то они не лучше орков. И потом, они говорили, что тот, кого они спасли, никаким проклятым не был, он был хорошим, но Судье на это начихать, по закону все эльфы должны быть уничтожены, и этого тоже надо было сдать стражникам, хороший он или нехороший.

— Даже ребенка? — переспросил капитан.

— Даже ребенка, — подтвердил Лизентрайль. — И потом их обоих вздернули на виселице, а дочку отправили в место, которое называется Дом сирот, а для детей это то же самое, что для нас легкая пехота: голод, холод, непосильный труд, вши и тумаки — разве это подходящее для детей место? И вот что странно: после всего этого Судья-администратор приказал выскоблить со старой стены завитушки и закорючки, которые оказались не просто завитушками и закорючками, а буквами и словами — неким древним предсказанием самого сира Ардуина, собственной персоной. Сир Ардуин, тот, что спас нас всех от орков, — кабы не он, нас бы с тобой вообще на свете не было, — так вот, сир Ардуин, он мог видеть то, что еще не случилось, но должно было случиться. Ну, не нас с тобой, капитан, мы — мелкая рыба, а вот тех, кто что-то значит, тех он видел. И он предвидел… погоди, это сложно объяснить… он сказал, что последний эльф — что-то вроде наказания богов, он встретится с последним драконом и потом женится на той, чье имя имеет что-то общее с утром, а отец и мать… да нет, не эльфа, родители его невесты, они должны были любить его… Как кого? Эльфа. Так что все сходится: эльф встретил дракона и связался с дочкой тех повешенных, которые любили его еще ребенком. А дочку ихнюю зовут Роби.

— Разве ее не должны были звать, как утро?

— Ну да, Роби — это Розальба. Это имя из моих краев, поэтому я сразу понял. И Сайра, имя матери, тоже из наших мест: один цветок так называется. Может, мы даже родственники. Свояченицу моей старшей сестры зовут Розальба, и ее тоже называют Роби. Так что предсказание сбывается. Понятно?

— Нет, — ответил капитан, — но это ничего, только не надо еще раз рассказывать.

Ранкстрайл уже слышал об этом предсказании. Он никогда в него не верил, но так часто о нем слышал, что, хочешь не хочешь, эти слова въелись в его память. Последний эльф, последний дракон, девушка, в имени которой был утренний свет, — все это несколько лет не сходило с уст Свихнувшегося Писаря. Ранкстрайл помнил его слова. Ему пришло в голову, что имя Аврора также означает «утренний свет». Он задался вопросом, случайно ли это или предопределено судьбой, догадываясь, что враждебность Судьи к Эльфу связана и с именем его дочери.

В этот момент, еще больше осложнив ситуацию, к ним подошел Тракрайл, многими чертами, особенно тем, что и он не мог не совать нос в чужие дела и держать язык за зубами, напоминавший Лизентрайля. Пока солнце опускалось за горизонт, задержавшись на мгновение ярким блеском в его грязных светлых волосах, Тракрайл рассказывал о своей матери. Сначала робко и застенчиво, жуя слова так же, как ногти, но потом все смелее, пока рассказ его не полетел, как утка: сначала коряво и неловко, потом высоко и стремительно.

Все, что рассказал Арньоло, было ложью. Тракрайл был сыном ведьмы: его мать собирала целебные травы и помогала женщинам при родах, но потом Судья-администратор сказал, что все женщины, которые умели лечить людей, — ведьмы, что они продали душу демонам в обмен на этот дар, и мать Тракрайла оказалась в подземелье, где ее держали несколько недель перед тем, как она была удостоена чести подняться на костер во славу Судьи-администратора. В подземелье она познакомилась с этими двумя крестьянами, и, когда Тракрайл ходил к ней, чтобы принести хлеба или просто увидеть ее (это были последние дни, когда он видел свою мать), он тоже познакомился с ними, и они были хорошими людьми. У плохих людей не может быть таких лиц, как у тех двоих.