Последний парад
Шрифт:
Так же, как Тевтонскому ордену стоило проиграть всего лишь одну битву при Грюнвальде, который в Польше, как сразу же он утратил все свои земли и все былое влияние, прекратив фактически существование, хотя штаб-квартира его находилась аж в Брюсселе.
Увы, приходится констатировать, что с Невским не то что странные, а просто вопиющие нестыковки происходят, господа российские историки.
И какой же после всего этого следует вывод? А вывод следующий: узурпаторы монаршей власти худородные бояре Романовы выдумали себе великого предка, от которого они якобы происходили, чтоб хоть как-то узаконить свой приход к власти. Потом они пошли еще дальше и стали выводить свой род конюшенных и постельничих при литовском дворе от самого "прекрасноцветущего и пресветлого корени Августа Кесаря". А историки,
После чего народ в зале ахнет и наступит гробовая тишина. А что сказать, когда тебя рассекли, можно сказать, до седла, – остается только ловить раскрытым ртом воздух…
Соблюдая традицию, остается добавить, что записал сие смиренный раб Божий, чье имя недостойно упоминания, чьи руки чисты, а помыслы возвышенны, не прославления своего ради, а исключительно лишь истины торжества и что в словеса сии собран незримо дух предков наших, неправедно оболганных воинов-ордынцев непобедимого батьки-Батыя и деда его Цингис-каана, трижды, трижды и трижды великих, а которые станут хулить написанное или подвергать сомнению – тех да постигнет суровая кара Михаила-Архистратига и Георгия-Победоносца, предстоятелей русского казацкого воинства, и да поразится всяк хулящий огненным копием во имя сладчайшего Господа нашего Иисуса Христа, да святится вовеки Имя Его, аминь.
ПСЫ ВОЙНЫ
Столица Ингушетии представляла собой утонувшее в грязи село – не хватало разве что свиней на улицах. Тут и вспоминалось, что ингуши – мусульмане. Улицы изрыты "КамАЗами", БТРами и танками, заборы забрызганы глинистой слизью. С дворов тянуло запахом навоза, кизячным дымом. Люди встречались озабоченные, угрюмые, злые, словно каждого только что вздул начальник.
– Ну и столица! – то и дело хмыкала Элеонора, пробираясь вдоль заборов, держась за столбики, – иначе можно было влезть в грязь по самые щиколотки. На центральной площади лоснилась огромная маслянистая лужа; техника, проходя по этой жиже, поднимала пологие грязевые волны. Танки, машины с солдатами все прибывали и прибывали, и казалось, скоро всю улицу, вплоть до заборов, они измельчат, перетрут в пыль и, перемешав с водой, взобьют грязевую эмульсию… Все эти войска шли и шли в сторону Грозного.
Элеонора попыталась было попроситься на "КамАЗ", но из-под брезентового тента ее довольно откровенно обложили, не выбирая особенно выражений. Ее это не столько возмутило, сколько удивило: посылали не офицеры и не прапорщики, а, судя по голосам, совсем молоденькие солдаты, ровесники ее Альберта. Боже мой, в какую среду попал ее сын! А все из-за его папаши…
Так она дошла до автостанции. Там было такое же месиво из грязи, навоза и соломы. Автобусы почти никуда не ходили. Но народ толпился, чего-то ожидая. В основном это были русские женщины и мужчины-ингуши. Стояли кучками, торговались. Когда Элеонора приблизилась, на нее сразу обратили внимание двое молодых парней.
– Едем в Грозный, красотка? – сказал один из них.
– А сколько берете?
– Договоримся. – И назвал цену. Цена была вполне приемлемая, гораздо меньше той, на которую рассчитывала Элеонора.
Соседки, услыхав сумму, подбежали с двух сторон:
– Поедем! Поедем, сынок!
– А с вас… – и назвал цену, на которую Элеонора и рассчитывала. Тетки отвалили. Шофер подхватил сумки Элеоноры, как вдруг раздался властный голос:
– Не спеши, Муса! Женщина
То говорил еще один, горбоносый ингуш постарше. Он стоял поодаль, властно сложив на груди руки. Подойдя, взял вещи Элеоноры и понес их к своей машине.
– Исмаил! – выдохнула его жена, черная, как галка, злобно сверкнув глазами в сторону Элеоноры.
– Я отвезу ее! – сказал Исмаил тоном, не терпящим возражений. Жена еще больше почернела; резко бросив что-то, быстро ушла прочь, с чмоком вытаскивая сапоги из грязи.
Когда выехали из Назрани, Исмаил достал из-за пазухи пистолет и положил его под правую руку, между сиденьями, накрыв какой-то замасленной тряпкой. Элеонора поежилась и покорила себя за то, что согласилась ехать с этим разбойником. Но делать было нечего… Шофер молчал, словно на ощупь прокрадываясь по узкой дороге, кое-где заваленной осыпями. Осыпи были старые, с пробитыми в них колеями, и совсем свежие, иногда с большими камнями. Тогда Исмаилу приходилось вылезать из машины и, собирая аллаха и шайтана, отбрасывать валуны от дороги. Элеонора всякий раз замирала в дурном предчувствии, готовая ко всему, – мигом представлялось ей, как из-за ближайшей скалы выскакивают бандиты, как скручивают ей руки, как шарят по сумкам, по телу, – и всякий раз, когда Исмаил возвращался и с хмурым лицом запускал двигатель, она облегченно вздыхала. Проехав горную часть дороги, Исмаил несколько оживился, и с него словно бы слетела шелуха провинциализма, иногда он даже что-то мурлыкал, искоса поглядывая на соседку. Впереди показался лес. Въехав в лес, Исмаил свернул на обочину. Остановил машину, замасленной тряпкой вытер руки, повернулся к пассажирке и сказал:
– Давай!
– Так мы еще не доехали… – попыталась было она его урезонить, одновременно чувствуя бесполезность своих слов. Исмаил молча разложил сиденья. Она так же молча передвинулась на разложенные сидения и подняла юбку.
– Только я с дороги… в самолете, в автобусе…
– Ничего.
Через час он опять остановился. На этот раз – возле какого-то скирда соломы, заехав с подветренной стороны.
– Давай! – и опять все повторилось – с сиденьем и с юбкой…
Вместо четырех часов ехали они шесть.
Наконец доехали. Когда расставались, Элеонора облегченно вздохнула: слава Богу! Еще в Москве, собираясь в поездку, она просчитала максимум возможных вариантов: тот вариант, который произошел, оказался не из самых худших. Еще бы с начальством Алика повезло… Совесть ее не мучила, и она не думала о том, как станет смотреть после всего в глаза мужу. Разве она обязана держать ответ – после всего – перед тем ничтожеством, которое не в силах даже семью содержать? Разве это мужчина, который не смог отмазать родного сына от армии? – не смог устроить ему службу где-нибудь вблизи Москвы? – не смог даже выбить ей бесплатный проезд до Грозного? При его-то связях… Разве это отец, который говорит: пусть потянет лямку!
На работе у всех сотрудников дети освобождены от армии, только их Альберт – как последний колхозник… В глазах сослуживцев – презрение: на родного сына поскупились!
И тогда Элеонора решила: сама все сделает! Доберется до этой проклятой Чечни. Найдет сына, договорится с начальством и увезет его домой. Она пойдет на все, коль уж эта амеба, ее муж, не в состоянии ничего сделать, лишь прикрывается красивыми словами о долге. А раз так – то и стыда перед ним не должно быть!
И она добралась до Владикавказа. Доехала на попутном автобусе до Назрани. И вот она здесь, в Грозном.
А как это ей удалось и чего стоило – это уж ее личное дело. Так что пусть не обижается…
Последний месяц третья рота находилась в беспрерывных боях. И все эти дни слились для воюющих в один серый монолит из грязи, копоти, стонов, крови, тоски отчаянного ожидания – когда же все это кончится? Конца, казалось, не будет… За это время мальчишки превратились в солдат и научились различать голоса войны: какие стволы стреляют, куда – на тебя или от тебя, с яростью стреляет боец или со страхом, экономит патроны или не бережет, прицельно стреляет, на поражение, или постреливает со скуки, для порядка, какое у него настроение и даже сколько – примерно – лет стреляющему.