Последний Персидский поход
Шрифт:
Комья каменистой белесой южной земли громко стукали по ящику.
На грохот выстрелов примчалась совсем посторонняя фурия в черном, с похорон неподалеку, и набросилась с напором базарной торговки на Кирпича – он был в военной форме - признав в нем распорядителя, хотя он таковым и не был.
– С ума сошли? Вояки хреновы! У нас от вашей пальбы женщинам дурно! Здесь кладбище, а не тир! Вот ехайте туда и там палите, сколько влезет, а тут нечего людей пугать!
Зеленый, как три рубля, лейтенант, командовавший эскортом, смущаясь, объяснял:
–
Кирпич, на которого звуки холостых выстрелов подействовали неожиданно ободряюще, решительно взял тетку за рукав и, отведя ее в сторону, сказал спокойным, но твердым голосом:
– Идите… туда,– он указал в сторону, откуда пришла эта мегера.
Та пыталась что-то возражать, но потом как-то сникла, увидев сжатые челюсти Кирпичникова и его жесткий выразительный такой взгляд, пробормотала:
– Стреляют здесь, понимаешь…– и засеменила к своим.
Полубезумную мать Олега Бойко – молодую ещё женщину, ее родные с трудом оттащили от свежего холмика. Сил причитать по-русски, по-бабьи, у неё уже не было. Она только мычала жалобно, утирая слезы руками, грязными от земли с могилы сына и пыталась снова лечь на свежий холмик.
Её под руки повели к автобусу. С головы матери слетела черная тюлевая шаль, с каждым шагом сползая вниз, к земле.
Народ потянулся к выходу с кладбища,
Кирпич повернулся в их сторону и заметил, переминающегося с ноги на ногу, лейтенантика из комендантского эскорта.
Тому было стыдно – за недружную стрельбу, за нестроевой вид своих «бойцов» в мешковатых мундирах, за землячку-скандалистку на кладбище, а главное – за то, что он, молодой и здоровый выпускник общевойскового училища, служит в этом южном городке, и самое тяжелое в его службе – это караулы на гарнизонной гауптвахте. В то время, когда его ровесники, где-то там, в далеких горах, ежедневно рискуют жизнью… В общем, романтика играла в заднице у юного лейтенанта. А может, и не романтика, может – совесть…
– Извините, - сказал лейтенант.
– За что? – удивился Кирпич. – Все было нормально. Закуривай,– он протянул пачку «Явы».
– Спасибо, у меня свои, - лейтенант вытащил пачку кишиневских «Мальборо», – Я рапорт подавал, чтобы туда, к вам…
Кирпич отвернулся, чтобы не глядеть в глаза лейтенанта, уж очень напоминавшие собачьи, и ничего не ответил.
***
Титры: Пустыня. Провинция Фарах. Афганистан.
2 июня 1988 года.
Вертолеты выпорхнули из-за гор, похожие на озабоченных майских жуков, которые, как известно, по законам физики летать не могут, но летают, не зная об этом.
Пара «восьмерок», сделав залихватский разворот, опустились, одна за другой, метрах в ста от засады, а «крокодилы» - «двадцатьчетверки» - остались барражировать
«Восьмерки» не глушили движки, и крутящиеся винты поднимали тучи пыли.
Из открытой створки выпрыгнул комбат - майор Подопригора – «слуга царю, отец солдатам», здоровенный, под два метра ростом, с внешностью запорожского казака. Его огромные усищи и бритый наголо череп сводили с ума гарнизонных дам, но Петрович свято соблюдал супружескую верность. Его мадам жила в украинском городишке, где базировалась его прежняя часть. Регулярно писала ему письма и примерно воспитывала на его зарплату троих детей. Кулачищи у него – размером чуть меньше боксерских перчаток. Бойцы его боялись, за вспышки гнева, но – откровенно любили. Он, как мог, прикрывал их в разных, скажем так, ситуациях, которых хватало выше крыши. Настоящий «батяня-комбат», хотя «хит» с таким названием появился намного позже.
– Смирно! Товарищ майор…– Шура вскинул руку к козырьку занюханной «песочки».
– Вольно! – отмахнулся Петрович. – Ну что, навоевались? У нас с Нового года без потерь с боевых возвращались, а у вас что? ЧТО, я спрашиваю? Какого хрена бойцы у тебя вылезли? Ты где был, куда смотрел?
– Но, товарищ майор, ведь результат…
– Да насрать мне на твой результат! Ты – Петрович махнул рукой в сторону вертушек, в которые грузили два завернутые в плащ-накидки свертка, - их матерям про «результат» расскажешь! В жопу свой результат заткни, «Кутузов»! Я с «Тюльпаном» лично тебя отправлю, ты понял? Казахи тебя встретят, как родного!
– Есть, товарищ майор! – Шура снова вскинул руку к козырьку. Лицо его покрылось пятнами, хорошо видными даже сквозь загар и въевшуюся грязь.
– Вы здесь прибрали? «Мясо» где?
– Там,– Шура махнул рукой в сторону свежей каменной насыпи.
– Все чисто? Сколько?
– Трое духов. Шестеро – «мирняк».
– Бабы? – обреченным голосом спросил комбат.
– И дети тоже…
– Твою мать…– Комбат выматерившись криком, как-то обмяк, и уже тихо и четко сказал: - Сидеть тебе Шура на Кабульском процессе. И мне со всеми вами рядышком…
– Так уж вышло, товарищ майор, - устало отозвался Шура.
– Ладно, потом отпишешь доклад по форме. Что взяли?
– Десять эР- эС, один Дэ-Ше-Ка, два китайских «Калашникова», один БУР, два ящика патрон калибра семь-шестьдесят два, двадцать «итальянок».