Последний платеж
Шрифт:
Собеседник Эдмона принял нечто вроде обиженного вида.
Глава IV
ДА БУДЕТ ВЫСЛУШАНА И ДРУГАЯ СТОРОНА
В гостиную вошла Гайде.
— Позволь, мой друг, представить тебе моего однофамильца, а возможно и родственника — Жоржа-Шарля Дантеса… — тотчас по всем правилам этикета обратился к ней Эдмон.
— О! — сделала приветственный жест Гайде. — Вы, кажется, участник недавно происшедшей в России кровавой драмы? Было бы очень интересно из первых рук узнать
Эдмон повернулся к гостю:
— Надеюсь, вы не откажете нам в любезности с такой же обстоятельностью и откровенностью, как почти признанным, установленным родственникам, поведать о том, что заставило вас покинуть Россию?
Жорж-Шарль замялся:
— Но ведь это как будто уже довольно широко известно…
— О нет! — возразила Гайде. — Печать Европы весьма скудно осведомляла своих читателей о гибели великого русского поэта… И еще меньше, скучнее о вашей роли в этом мрачном происшествии.
Жорж Дантес пожал плечами:
— Сказать по правде, мне кажется, что я сыграл в этой драме почти что пассивную роль «орудия Рока»… санкт-петербургский Отелло, между прочим, и крови той же, что шекспировский Отелло — африканской, страдал некоторой маниакальностью… У него было, по-моему, две мании, нередко соответствующие одна другой: с одной стороны — мания величия, мания грандиоза; а с другой — сколь не странно на первый взгляд, мания инфериора, то есть самонедооценки… У людей смешанной крови это, слышал я, довольно частое явление.
— Так он действительно был африканского происхождения? — переспросила Гайде. — Очень отдаленного, быть может?
— Не думаю, — опять, пожав плечами, ответил Жорж-Шарль. — Но во всяком случае в одном из своих стихотворений он даже не без гордости писал, что его дед, заметьте дед, по имени Ганибал, имя почетное у карфагенян, был продан российскому императору Петру Великому и достиг на службе высоких степеней. В самом деле — генерал Ганибал, любимец Петра, был даже начальником российской артиллерии. А предки по отцу — Пушкины, были не раз в родстве с царями Руси. Все это вместе взятое оказалось вполне понятным источником невероятного, необъятно огромного самолюбия, гордости, ревности и обидчивости…
— Ревность мужчины никогда не считалась пороком, — как всегда афористично уронила Гайде. — Ревность высмеивалась только у женщин, и даже каралась и преследовалась порой…
— Ревность порой сама карала мужчин, — не без находчивости сказал на это Жорж-Шарль. — Так было с шекспировским Отелло, так случилось, увы, с Отелло санкт-петербургским…
— Вы склонны высмеивать вашу жертву? — сдвинув брови, вмешался Эдмон. — Рыцарям не было свойственно шутить над поверженным, а тем более над убитым противником.
Жорж Дантес снова пожал плечами:
— Вообразите, я никогда не ощущал Пушкина, как противника… Никогда не мог представить его себе в таком качестве… Для меня это было бы подобно конфликту между орлом и соловьем.
— Но как же все-таки подобная ссора произошла? — с чисто женским настойчивым любопытством, неукротимым и неумолимым, задала новый вопрос Гайде. — Что привело вас к роковому конфликту?
Жорж Дантес немного помолчал, а затем ответил:
— Жена Пушкина в самом деле считалась одной из первейших красавиц российского царского двора… Сам император оказывал ей подчеркнутое, всеми замеченное внимание… Танцевал с ней неоднократно. Можно ли удивляться, что и офицеры его гвардии мы наперебой считали за честь удостоиться ее согласия на танец. Сам Пушкин, значительно меньше ростом, чем она, — избегал танцевать с ней, чтобы не вызвать насмешек и улыбок у зрителей. Но, судя по всему, бурно ревновал ее к каждому партнеру по танцам. Исключение, возможно, могло быть лишь для императора, с которым у него были очень своеобразные отношения.
— А в чем было это своеобразие? — с нетерпеливым любопытством перебила его Гайде.
— Чувствовалось, что оба они не любят друг друга, и в то же время стараются быть приятными один другому… О чем бы не попросил Пушкин царя, все тотчас же осуществлялось. Просьбы царя Пушкин тоже по возможности старался выполнить. И одной из таких просьб императора к своему подданному-поэту было, чтобы он и его жена не пропускали ни одного дворцового бала… Я сам не слышал этого, но будто бы царь сказал: «Без твоей жены тускнеют свечи зала… Когда она появляется, свечи гаснут совсем».
Гайде одобрительно захлопала в свои маленькие ладошки:
— Очень тонко, совсем по-восточному сказал этот «медвежий» царь!
— Эту, не лишенную остроумия, фразу слышал я, приписывали вам, а не царю, — суховато заметил Эдмон.
— Царь неплохо относился ко мне, — признал Жорж-Шарль. — Он ценил мои французские каламбуры и остроты и кое-что в самом деле подхватывал. Но в данном случае — просто не берусь утверждать, кто сформулировал первым эту галантную шутку.
— Кстати, она очень припахивает лексикой рококо, в стиле галантности Людовика XV… — сама себя поправила Гайде.
Жорж-Шарль быстро метнул на нее оценивающий взгляд. Сколь ни был он, по всем признакам, озабочен исходом этой важной для себя встречи, присутствие и сама личность этой явно незаурядной женщины, жены или подруги графа Монте-Кристо, не могли его не заинтересовать.
«Кто она? Турчанка, египтянка, левантийка?» — наверняка мелькнуло в его мозгу. — «И для чего она присутствует? Чтобы быть свидетельницей его промахов? Или для дополнительного о нем суждения как о кандидате на сказочное наследство?»