Последний полицейский
Шрифт:
На ковре гостиной и половицах прихожей архипелаг из черных со ржавчиной пятен засохшей крови. Моей из щеки и крови Туссена из разбитого лба и смертельных пулевых ран.
Я тщательно переступаю и обхожу их, останавливаюсь посреди гостиной. Медленно поворачиваюсь вокруг оси, мысленно делю дом на квадраты, как рекомендуют Фарли и Леонард, и приступаю к настоящему обыску. Прохожу дюйм за дюймом, если надо, ложусь на брюхо, неловко заползаю под кровать. Откопав в кладовке стремянку и взобравшись на нее, простукиваю хлипкие плитки потолка, но в щелях нахожу только волокна уплотнителя и тайные
Так или иначе – брюки, рубашки, комбинезоны, две пары сапог и больше ничего.
Пять процентов, по расчетам Элисон. Пять процентов.
Дверца рядом с кладовой ведет на бетонную лесенку без перил – спуск в полутемный подвал с единственной лампочкой, болтающейся на проводе. Рядом с большим остывшим котлом собачье место: матрасик, изжеванные резиновые игрушки, начисто вылизанная миска для еды и вторая, с лужицей мутной воды на донышке.
– Бедолага, – вслух говорю я, и он тут же появляется. Гудини, как по волшебству, возникает на верхней ступеньке. Башка всклокочена, желтые зубы оскалены, глаза навыкате, в белой шерсти серые колтуны.
И что прикажете делать? Я отыскиваю кусок бекона и мелко нарезаю его, а потом, пока Гудини ест, сижу за кухонным столом и представляю, будто Питер Зелл сидит напротив. Вот он снял и отложил очки, щурится над мелкой работой – пытается тщательно размельчить белую таблетку.
И тут громко хлопает входная дверь. Я, вскочив и опрокинув стул, слышу второй хлопок. Гудини выскакивает наверх, лает, и я бегу со всех ног через дом, распахиваю дверь и кричу: «Полиция!»
Никого. Тишина, белый газон, серые тучи.
Я кидаюсь к дороге, теряю равновесие и еле выправляюсь на бегу, проезжаю последние три фута как на лыжах. Снова ору: «Полиция!», сперва в один конец улицы, потом в другой. Задыхаюсь. Ушел. Кто-то был в доме, затаился на время обыска или заскочил и выбежал в поисках того же, что искал я. И сбежал.
– Чтоб тебя! – бурчу я и, развернувшись, рассматриваю снег и слякоть, пытаюсь отличить следы пришельца от своих. Большие снежные хлопья слетают на землю редко, словно заранее сговорились выступать по очереди. Сердце понемногу восстанавливает ритм.
Гудини на ступеньке вылизывает миску. Хочет еще.
Постойте-ка! Я, склонив голову, рассматриваю дом, дерево, газон.
– Постойте-ка!
Если пес живет в котельной, что в конуре?
Ответ прост: таблетки. Таблетки и много чего еще.
Плотные конверты из оберточной бумаги с флаконами. В каждом несколько десятков таблеток по тридцать и шестьдесят миллиграммов, на каждой – название препарата или производителя. Большая часть – сульфат морфина. Но есть и другие: оксиконтин, дилаудид, лидокаин. Всего шесть толстых конвертов и сотни таблеток в каждом. Еще коробочка с маленькими листками белой кальки и коробочка с машинкой для раздавливания таблеток – такие продаются в аптеках. Еще коробка в мешке для покупок, внутри бумажный пакет из универмага и в нем курносый автоматический пистолет, стоящий по
Две тысячи. Три тысячи. После пятой я прекращаю счет. Руки у меня дрожат, мешают считать, но там много.
Я хромаю к своей машине за новым мотком полицейской ленты и заново огораживаю участок, натягивая ленту как следует, туго и надежно. Гудини вместе со мной обегает дом, а потом стоит, поскуливая, у ног. Я не приглашаю его в «Импалу», но и не гоню, когда он запрыгивает в машину.
– Даже не старайся, брат мой. Ни за что не поверишь! – Макгалли стоит у приоткрытого окна, в комнате висит тяжелый сладковатый запашок. – Представляешь, эти шутники в Хенникере гоняют, прицепив на буксир чемодан…
– Я уже слышал.
– О, – вздыхает он, – все испортил.
– Ты куришь марихуану?
– Ага, самую малость. Трудная выдалась неделька. Я застрелил парня, не забывай. А ты хочешь?
– Нет, спасибо.
Я рассказываю ему о находках в доме Туссена. Как обнаружил, что это еще не конец истории, далеко не конец. Он слушает со стеклянными глазами, временами глубоко затягивается тоненькой самокруткой. Выдувает дым в приоткрытое окно. Калверсона не видно. Стол Андреаса пуст: монитор компьютера развернут к стене, телефон выключен из розетки. Кажется, за этим столом годами никто не сидел.
– Значит, врал, паршивец, – заключает Макгалли. – Я сразу так и подумал. Торговал наркотиками, подсадил приятеля, а потом тот приятель покончил с собой.
– Ну, если не считать, что именно Зелл первым принес Туссену наркотик. Он украл врачебную печать у сестры.
– О, вот как? – Макгалли ухмыляется, скребет подбородок. – А постой-ка, знаешь что? Кому какое дело?
– Да, – говорю я, – верно подмечено.
– Ух ты! Эта шавка с места преступления?
– Возможно… – начинаю я, и Макгалли перебивает:
– Что возможно?
Я взволнованно расхаживаю по комнате, собачонка не отстает ни на шаг.
– Возможно, было вот как: Питер в июне приносит Туссену таблетки. Они подсаживаются, ловят кайф, потом Питер попадается и бросает, а Джей-Ти продолжает. Может, в какой-то момент он начал распродавать излишки и привык к деньгам, обзавелся клиентской базой. Поэтому ему пришлось искать нового поставщика.
– Да! – восклицает Макгалли, ударив кулаком по столу. – Может, это поставщик и подстроил тебе аварию, повозившись с цепями!
Взглянув на него, вижу, что он издевается. Я сажусь на свое место.
Без толку рассказывать Макгалли о хлопнувшей двери в доме на Боу-Бог-роуд. Он скажет, что у меня галлюцинации или что мне явился призрак, а я знаю, что в своем уме и это был не призрак. Кто-то хотел помешать мне найти таблетки, и это был не Туссен, потому что он мертв и лежит в морге.
Гудини обнюхивает стол Андреаса и устраивается вздремнуть под ним. У меня звонит мобильный.
– Алло, детектив Пэлас?
Это Наоми Эддс, она встревожена, и голос звучит неуверенно, по-детски.