Последний полицейский
Шрифт:
Если бы в нынешних злосчастных обстоятельствах у меня был сын, на что бы я пошел, чтобы защитить ребенка, чтобы всеми силами прикрыть его от надвигающейся катастрофы? В зависимости от того, куда попадет астероид, мир либо погибнет, либо погрузится во тьму. И вот перед вами человек, готовый на все, совершивший ужасные дела, чтобы продлить и сохранить жизнь своего ребенка насколько это возможно. Чтобы смягчить жизнь, становящуюся с октября все более жестокой.
Нет, София не позвонила бы в полицию, если бы узнала о делишках мужа. Она бы просто забрала
Слезы наплывают на глаза ребенка и катятся по щекам, слезы катятся и из глаз Литтлджона. Хотелось бы мне сказать, что я, профессиональный полицейский, во время чрезвычайно сложного задержания сохраняю спокойствие и собранность, но нет, слезы и у меня текут ручьем.
– Дай мне пистолет, молодой человек, – спокойно приказываю я. – Ты обязан его отдать, я – полицейский.
Он отдает. Подходит и вкладывает пистолет мне в руку.
Подвальная часовенка заставлена коробками.
Судя по ярлыкам, в них медицинское оборудование, и до некоторой степени это действительно так. В трех коробках шприцы по сто двадцать штук, в двух защитные маски, еще коробка с физраствором и йодом, мешки капельниц, системы для переливания крови, жгуты, термометры.
И таблетки тех же наименований, что я нашел в конуре. Хранились здесь до времени, когда их переправят из больницы к Туссену.
И еда. Пять коробок с консервами: тушенка, фасоль, куриный суп. Такие банки уже много месяцев как пропали с прилавков, а на черном рынке их можно найти только за большие деньги. Но у кого теперь есть деньги? Даже у копов нет. Я беру в руки банку с ананасовым компотом, чувствую знакомую ностальгическую тяжесть.
Однако в большей части коробок оружие. Три охотничьи винтовки «Моссберг 817» со стволами сорок пятого калибра. Один пистолет-пулемет «Томпсон М1» с десятью кассетами патронов того же калибра по пятьдесят в каждой. «Марлин 30–06» с телескопическим прицелом. Маленький автоматический пистолет «Ругер 380» и к нему тоже в достатке патронов. В одной плоской длинной коробке, подходящей для перевозки трюмо или большой картины в раме, лежит огромный арбалет, и на дне в связке десять алюминиевых болтов к нему.
Оружия на тысячи и тысячи долларов.
Он готовился. Готовился к тому, что будет после. Хотя, если посмотреть отсюда, из тесной комнатки с крестом на двери и оружием, консервами, таблетками и шприцами внутри, то невольно подумаешь, что «после» уже началось.
Мы в служебной машине, возвращаемся в штаб-квартиру. Подозреваемый на заднем сиденье. Ехать десять минут, но времени хватит. Хватит, чтобы узнать, верно ли я угадал остальное.
Я не жду, пока расскажет он, а говорю сам, через зеркало заднего вида бросая взгляд, ловя подтверждение своей правоты в глазах Эрика Литтлджона.
Впрочем,
«Могу я поговорить с мисс Наоми Эддс?»
Эти слова произнес его мягкий вкрадчивый голос, не знакомый ей голос. Должно быть, она удивилась так же, как моему звонку с телефона Питера Зелла. Незнакомый голос звонил с телефона Туссена. С номера, который она знала наизусть, на который несколько месяцев звонила каждый раз, когда хотела забыться.
И вот этот чужой голос в трубке дает ей указания.
«Позвоните тому копу, своему новому приятелю, детективу. Мягко напомните, что он упустил важную деталь. Намекните, что это мрачное дело об убийстве наркомана – на самом деле совсем не о том».
И как же это сработало! Это надо же! Стоит вспомнить, щеки горят. Губы кривятся от презрения к себе.
Страховая выгода, ложные претензии… Казалось, ради этого могут убить, и я нырнул с головой. Как разыгравшийся ребенок, разгорячившись, прыгнул за подвешенным перед носом блестящим колечком. Тупица-сыщик, наматывающий круги вокруг его дома, дурак, щенок! Ага, страховое мошенничество! Наверняка это оно! Надо выяснить, над чем он работал…
Литтлджон молчит. С ним все кончено. Он живет в будущем, в окружении смерти. Но я знаю, что прав.
Кайл остался в больнице, сидит в вестибюле – кто бы мог подумать? – с доктором Фентон, ждет Софию, которая уже все знает. Для которой уже начались самые тяжелые месяцы жизни. Как у всех, только хуже.
Мне больше не о чем спрашивать. Картина сложилась, но я не могу, не могу удержаться.
– На следующий день вы пришли в «Мерримак: жизнь и пожары» и ждали там, так?
Я торможу на красный свет на Уоррен-стрит. Конечно, можно проехать и на красный, у меня в машине опасный арестант, убийца. Но я жду, держа руки на руле.
– Прошу вас ответить, сэр. На следующий день вы пришли к ней в контору и ждали?
– Да… – шепотом.
– Громче, пожалуйста.
– Да.
– Вы ждали в коридоре у ее кабинета?
– В шкафу.
Мои руки крепче стискивают руль, костяшки белеют, чуть ли не светятся белым. Макконнелл с соседнего сиденья с беспокойством поглядывает на меня.
– В шкафу. А когда она осталась одна, пока Гомперс напивался у себя, а остальные пошли в пивную, вы показали ей пистолет и завели в кладовую. Обставили все так, словно она искала папку, чтобы… зачем? Чтобы дожать меня, чтобы я не усомнился в том, что вы мне внушили?
Макконнелл кладет ладонь на баранку поверх моей, придерживает, чтобы я не слетел с дороги.
– Да, и… Она бы вам рассказала. Рано или поздно.
«Пэлас, – сказала она, присев на кровать, – еще кое-что…»
– Мне пришлось! – У Литтлджона опять слезы на глазах. – Я должен был ее убить.
– Никто не должен никого убивать.
– Ну, – говорит он, уставившись в окно, – скоро всем придется.
– Я же говорил, какая-то ерунда затевается!