Последний полустанок
Шрифт:
Свет, как говорится, не без добрых людей. Стоило лишь товарищу Медоварову несколько раз появиться в папином кабинете, как Аскольдик был оформлен в НИИАП - правда, на очень скромную должность помощника фотолаборанта. (Римма с усмешкой утверждала, что здесь учитывалась его склонность к фотографированию девушек на пляже.)
Аскольдик великолепно устроился. Всю работу по проявлению и печатанию фотоматериалов к отчетам и диссертациям выполнял сам лаборант, у которого не было состоятельного отца, а потому при сдельной оплате эта система оказалась подходящей для обоих сотрудников фотолаборатории.
– Итак, - изгибаясь перед Нюрой, разглагольствовал Аскольдик, - вы гнушались моим стареньким "Москвичом", а теперь вон она, моя лошадка.
Широким жестом он показал на стоявшую в тени здания бирюзовую "Волгу".
– Товарищ Поярков хоть и ведущий конструктор, а ведет себя несолидно, продолжал Аскольдик.
– Не понимает он красоты жизни. В прошлый раз я вас видел с ним в ресторане. Неужели он провожал вас домой в автобусе? Разве это мужчина?
– А вы?
– Нюра смерила его презрительным взглядом.
Не первый раз приходится терпеть его приставания. Да кто он такой? Красноносенький мальчишка, прыщеватый, слюнявый. Мальчишка в полном смысле этого слова, - которого до сих пор родители чуть ли не на руках носят, отчего он возомнил себя личностью единственно достойной внимания. На танцплощадках без труда завязываются знакомства, и дурочек там достаточно. (Ах, если бы матери знали, что такое танцплощадки!) Все сходило мальчику с рук, ибо он был на редкость хитер и осторожен.
Даже Римма, постоянная посетительница танцплощадок и в какой-то мере близкая по духу этому резвящемуся мальчугану, старалась реже попадаться ему на глаза, боясь, что придется с ним танцевать, - за отказ подобные молодчики жестоко мстят. Она как-то призналась Нюре, что потом долго моет руки, вытирает шею одеколоном, чтобы уничтожить даже память от его неприятного дыхания.
Аскольдик подбирался к уху, нашептывал что-то липкое, грязненькое, и Римме физически было не по себе.
Не мудрено, что Нюра раз и навсегда отвергла внимание Аскольдика, но по другим причинам. Он мог рассуждать о свободе творчества, о западной цивилизации, читать хрипловатым баском декадентские стишки, говорить о книжных новинках, о падении современного искусства. И все это было чужое, наносное. Никакого собственного мнения, все понаслышке, все ради острого словца и показной смелости. А вообще в глазах Нюры он был просто мелким пакостником.
Нюра спускалась по ступенькам и, не глядя на Аскольдика, который увязался за ней, пошла по песчаной дорожке, обсаженной чахлыми деревцами.
– У вас, девочка, отсталые взгляды, - нарочито гнусавя, цедил сквозь зубы Аскольдик.
– Я считаю, что у каждого настоящего мужчины должна быть собственная машина.
– А у вас разве собственная?
– Могу предъявить права. Там указано, кто владелец машины.
– Вы ее сами купили?
Аскольдик снисходительно повел острыми плечиками и полез в карман за сигаретами.
– Угонять чужие машины я не пробовал.
– Но все-таки она чужая, - упрямо сказала Нюра.
– Вы сколько здесь получаете?
–
– Аскольдик помахал зажженной спичкой и бросил ее через плечо.
– Значит, машина куплена не на собственные деньги, Вы их не заработали.
– У некоторых студентов тоже есть свои машины. Вы думаете, они покупаются на стипендию?
– Не знаю, - вздохнула Нюра.
– Но только детям не дают играть со спичками.
Она хотела было сказать, что собственная машина в руках неоперившегося юнца - явление противоестественное.
Совсем иной спорт его интересует. Римма, правда, очень глухо, но кое-что порассказала, для каких надобностей подчас использовался папин подарок. Однажды Римма, которую Аскольдик с приятелем вызвались отвезти с танцплощадки домой, выпрыгнула из машины чуть ли не на полном ходу. Конечно, разные бывают ребята, честные и хорошие, им можно доверять "Волги" и "Москвичи", но ведь и от хороших, послушных детей родители прячут спички.
Да. Хотела сказать, но вспомнила о своих неприятностях, о неудаче Пояркова - и все другое, постороннее вылетело из головы. К тому же этот мальчишка ничего не поймет. У него свои жизненные установки, свои пути.
Приблизясь вплотную к Нюре, но все же боясь взять ее под руку, Аскольдик вкрадчиво зашептал:
– Почему вы никогда не бываете со мной? Ведь у меня могут быть серьезные намерения.
Нюру душила злость, ей хотелось побольнее оскорбить, обидеть мальчишку, чтобы навсегда освободиться от его противной навязчивости.
– Я не понимаю, что означают на вашем языке "серьезные намерения"?
Пряча суетливые глазки, Аскольдик выдавил из себя:
– Ну, как обычно... Вполне официально.
– Короче говоря, - зло усмехнулась Нюра, - товарищ Семенюк предлагает мне руку и сердце?
Он жалко сморщился и засопел.
– Несколько старомодное определение. Но почему бы и нет?
– Спасибо за честь! Но мне кажется, что вам еще рано строить семью. Сами же говорите, что зарабатываете только на сигареты.
– Ах, вот что вас интересует?
– Аскольдик приосанился.
– Тогда разрешите вас успокоить. У моего папы достаточно средств, чтобы...
Нюра перебила его:
– Но ведь я отвечаю не на папино предложение. А вы еще мальчик.
– При чем тут возраст? Лермонтов уже в двадцать лет был Лермонтовым.
– Смелое сравнение. Только я говорю не о ваших годах, а о вашем будущем. Что вы умеете делать? Какая у вас цель впереди? Где...
– А если я ищу себя?
– заносчиво оборвал ее Аскольдик.
– Вам должно быть известно, что таланты проявляются не сразу. В институте, например, я редактировал журнал. Он был довольно оригинального направления... Вы же не знаете моих работ...
– Забавно.
– Зря иронизируете, девочка. Сейчас я не могу предъявить вам ничего оригинального. Да и что стараться! Все равно не напечатают. Приходится чепухой заниматься. Может быть, вам попадались в местной стенной печати некоторые мои опусы? Безделушки, конечно, ничего серьезного. Но советую взглянуть хотя бы на свежую газетку. Там кое-что есть про нашего общего знакомого.