Последний порог
Шрифт:
Неожиданно стало тихо-тихо — смолк рокот морских волн. Исчезла куда-то Анна, они вновь остались вдвоем: Милан и Эндре. Глубокая грусть охватила Радовича.
— Ад... — с болью в голосе проговорил Милан, глядя на друга. — Настоящий ад здесь, в этих стенах, Эндре. Все, что написано в святом писании об аде, вы, и ты тоже, осуществили с помощью Гитлера здесь, на земле. — Он говорил тихо, без злости и надрыва: — Ты не за меня молись, Эндре, а за себя самого и за своих единомышленников. Ваши души обременены таким грехом, отпустить который вам не смогут все боги мира, вместе взятые. Да разве сможет человечество простить вам ваши преступления?
Несколько позже, когда Милана отвели в камеру и сняли с него наручники, он сел на койку и, прислонившись спиной к сырой стене, задумался, не стал ли фашистом и Эндре. Вспомнил, как после прибытия в Берлин Эндре все время крутился возле него. Милан даже грубил ему, но отделаться от него было просто-таки невозможно.
Однажды они поехали отдохнуть на морское побережье. Собралось человек двадцать, были там и парни, и девушки. Пауль и Эрика тоже поехали с ними. Милан чем-то обидел Эндре, и тот, оскорбившись, отошел от группы в сторонку и, прислонившись к сосне, уставился в морскую даль.
— Странный ты парень, Милан, — сказал Радовичу Чаба. — Отталкиваешь людей, которые любят тебя.
Было ясно, что он имеет в виду Эндре.
— А ты возьми да и не люби! — огрызнулся Милан, подставляя лицо солнечным лучам. — И твой Эндре взял бы да и возмутился, оскорбился бы, что ли.
— А если он не умеет возмущаться да и не хочет? Ты же ведешь себя как анархист, тебя так и тянет в драку. Не обижай его, а то тебе придется иметь дело со мной.
— Плевал я на тебя!
В следующий момент они уже мутузили друг друга. Чаба применил какой-то прием и так вывернул Милану руки назад, что тот и пошевелиться не мог.
Увидев это, Эндре начал просить:
— Чаба, оставь его, а то еще руки ему сломаешь.
Чаба только засмеялся. И тогда Эндре сам поспешил на помощь Милану.
Милану следовало бы поблагодарить Эндре, но он не сделал этого. Правда, грубым он к нему не был. В тот вечер у лагерного костра они долго и горячо спорили о будущем человечества. Они были друзьями и потому разговаривали откровенно.
Эндре, поправив очки на переносице, задумчиво смотрел на огонь костра. Потрогав прутиком горящие угли, он тихо сказал:
— Любовь Христа спасет человечество от гибели. Нужно только вместо главных политиков посадить слуг божьих.
Многие из присутствующих согласились с ним.
— Заменить политиков на попов? — удивленно спросил Милан. — Тогда осталось только решить, на каких именно. Если я не ошибаюсь, то христианство намерено распространять свои идеи по земному шару не только молитвами, но и силой оружия. Знаешь, что может освободить человечество от нищеты и страха? Социализм.
— Какой социализм? — спросил Чаба. — Красный или коричневый?
— Решать это
— Я не люблю нацистов, — снова заговорил Эндре, — но если случится так, что мне придется выбирать между нацистами и большевиками, то я без раздумий проголосую за нацистов...
В дверь камеры громко заколотил надзиратель и отвлек Милана от его мыслей. «Так оно, может, и лучше. Сейчас нельзя вспоминать о прошлом: воспоминания пробуждают мечты и желания, а они, как известно, расслабляют волю человека. Смело смотреть смерти в глаза способны лишь сильные люди».
Милан встал и заходил по камере. Постепенно мысли его вернулись в прошлое, он снова вспомнил об Анне, о своей любви, и воспоминания согрели его.
Эккер спокойно расхаживал по кабинету, взвешивая каждое слово Эндре. Вебер, по обыкновению, сидел в сторонке и с постным лицом слушал. Он придерживался мнения, что профессор слишком преувеличивает значение дела Радовича и потому, как ни старается, а зримых результатов пока нет.
— Я сделал все, господин профессор, — сказал капеллан, — но Милан настоящий фанатик, и хотя он хорошо знает, что его ждет, но все же остается непреклонным. Таким людям, как он, ненависть к фашизму придает силы.
— Если бы вы поручили дело мне, господин профессор, — с твердостью заметил Вебер, — то я бы в два счета справился с той необыкновенной силой, о которой говорит господин капеллан. Силу можно одолеть только силой.
Эккер остановился у открытого окна. Глядя на уличную суету с высоты третьего этажа, можно было подумать, что в городе течет спокойная, мирная жизнь. Ничто не говорило о том, что где-то неподалеку идут кровопролитные бои.
— Я полагаю, дорогой Феликс, — в раздумье произнес Эккер, — что у вас для этого не будет времени: он нас торопит.
Эндре побледнел, в замешательстве снял очки и теперь смотрел на штандартенфюрера сильно прищурившись.
— Господин профессор, ради господа бога, что вы намерены делать?
Эккер подошел к священнику и, склонив голову набок, тихо сказал:
— Видит бог, я это делаю безо всякой охоты. Но я попал в цейтнот. Я и так слишком долго возился с этим делом и слишком многим рисковал. Вы знаете, что будет, если об аресте Радовича станет широко известно? Его сообщники попросту разбегутся, все до одного. Сами понимаете, что я не смогу объяснить руководителям империи, что все это произошло только потому, что я пожалел Радовича.
— Вы хотите подвергнуть его пыткам? — Эндре начал нервно протирать стекла очков носовым платком.
— Мы должны заставить его заговорить.
У Эндре зашумело в голове, тонкие губы его задрожали.
— Я вас очень прошу, господин профессор, не делайте этого, — попросил он прерывающимся голосом. — Милан, конечно, виноват, он шел против закона. Отдайте его под суд: пусть он решает его судьбу, но только не пытайте его!
— Дойдет дело и до этого, сын мой. Но кто будет нести ответственность, если, пока ваш друг молчит, его товарищи по заговору поднимут восстание? Неужели вы не понимаете, о чем идет речь? Нам необходимо разоблачить всех тех, с кем Радович вел переговоры. Это самое главное. И хотя мы испробовали все, он молчит. И я и вы сделали все возможное. А ведь сейчас в Карпатах идут бои не на жизнь, а на смерть. В любой момент за линией фронта может вспыхнуть восстание, организованное коммунистами. Посоветуйте нам что-нибудь такое, что бы заставило его заговорить.