Последний пророк
Шрифт:
— Хорошо… Но почему они не могут своих специалистов привлечь? Что у них, никого нет?
— Выходит, не могут, — грустно отвечает Кирилл, поддевая палочками кусок китайского рагу. Управляется он с этими деревяшками дурацкими отлично, но, по-моему, и вкуса еды почувствовать не в состоянии. — Там же свои расклады… Прошу тебя как друга: сделай. Пожалуйста! Жалко ведь, если все так бездарно кончится…
— Ну ты хоть представляешь себе, что такое — кракнуть банк?
— С трудом.
— Я тоже. У них ведь системы защиты, у них… А если не получится? Что тогда?
Кирилл оживает, блестят глаза:
— Ты, главное, соглашайся. Придет этот козел, отвечай ему: сделаю. Там видно будет. Мы же не Кевины Митники, правильно ты сказал.
Сжимаю кулаки, ставлю их перед собой на стол —
— Он придет, мы с ним поговорим обо всем. Я тоже не хочу лажаться. Если да — значит, да. А нет — то нет. Если он «оттуда», значит, умный. Должен понимать.
Моя комната, день, лето.
Я встаю из-за стола, подхожу к окну и вижу у перекрестка торчащий из асфальта пожарный гидрант, похожий на позеленевшую от времени водяную колонку. Или голову языческого идола, занесенного по плечи песками времен. Внезапно гидрант взрывается с громким хлопком, и из земли начинает с шипением хлестать вода. Удивленный, я выглядываю на улицу и вижу, что все до одного гидранты в городе одновременно взорвались. Мутный поток заливает мостовую. Я понимаю, что начинается наводнение.
Паника. Перепуганные люди собираются на сухих островках, сбиваются в кучки и устанавливают нечто вроде походных алтарей различных религий: христианской, мусульманской, иудейской… Подчиняюсь общему для всех импульсу, я тоже выхожу из дому. Люди стоят в длинных очередях у алтарей, молятся с громкими криками страха и страдания и отходят в сторону, уступая место другим. Я брожу от алтаря к алтарю, пытаясь найти свой, близкий мне и моей душе, но, потратив много времени, возвращаюсь в свою квартиру ни с чем.
Вода прибывает. Она не проникает в комнату, но уже поднялась до середины окна, затем еще выше. Город погружается в океан. Я чувствую, как во мне нарастает клубящийся страх. Страх не утонуть, но чего-то другого, гораздо более жестокого и опасного, что может случиться. Это чувство становится все сильнее, оно мешает мне дышать. Внезапно за окном мелькает длинный белый силуэт, спустя пару секунд он возвращается уже отчетливо видным: огромная белая акула, как в фильме «Челюсти». С отчетливым ужасом я сознаю, что это и есть моя смерть, мне суждено умереть не от воды, а от акулы…
Сознаю и просыпаюсь.
Моя голова лежит у клавиатуры, подмяв под себя «мышь». На мониторе движется, живет своей жизнью бесконечный Save Screen — канализационные трубы вырастают одна из другой, похожие на клубок спагетти. Почему-то всегда перед самым пробуждением чувствую себя уверенным и счастливым, как в детстве. Такой прозрачный отрезок между сном и бодрствованием, наполненный светом. Но стоит только переключиться чему-то в голове, некто нажимает Alt+Tab, переходя к другому «окошку», и дневные мысли сразу выстраиваются шеренгой перед тобой, требуя, чтобы ты их немедленно думал. Словно стояли за дверью и ждали утра, а потом как по команде сразу вошли.
Я сознаю, что Тани нет в доме. Наверное, потому и уснул за компьютером, что кровать моя пустая, холодная. Не хочется туда идти, где Танькой еще пахнет. С того дня, как она ушла и забрала дочь с собой, я не менял постельное белье, а уже полтора месяца почти прошло. Сказать, что мы плохо жили, скандалили? Нет вроде. Десять лет все-таки вместе. В последнее время — да, у нее была депрессия. Когда женщина сидит дома, а муж уходит рано утром, приходит ближе к полуночи, без сил, валится и засыпает, депрессия может возникнуть. Так получалось, что все почти наши разговоры происходили по утрам. Я просыпался с тяжелой головой, брел, как зомби, в ванную, далекую, словно Антарктида, ворочал зубной щеткой, которая казалась тяжелее бревна. Таня готовила мне кофе и жарила яичницу. Одну и ту же яичницу на тефлоновой сковородке, без сала, моего любимого, — будь они прокляты, женские журналы! Садилась за стол, наливала себе стакан сока и начинала… Говорила всегда одно и то же: мне скучно, мне скучно, когда это все кончится… Ну что я мог поделать? Заказы шли один за другим, работы невпроворот —
Идиотство, какое идиотство, честное слово! Что я должен сделать? Бросить работу? Я даже рабочий день свой сократить ни на минуту не могу: на мне же люди висят, на мне все завязано! Заказ надо сдавать срочно, очень срочно. Мы делаем софт для Силиконовой долины, совместное со Штатами предприятие. Двенадцать специалистов плюс переводчики, бухгалтерия, завхоз, уборщицы, служба безопасности и президент Кирилл. «Интерком» занимает этаж в авангардном небоскребе рядом с метро «Кропоткинская». Прозрачные лифты, охрана, трехступенчатая система допуска. Даже в собственную машину ты так просто не войдешь, ее распароливают для тебя с головного терминала. Пароли меняются каждую неделю. Это необходимые меры предосторожности. То, что мы продаем в Америку, не облагается налогами. Совершенно нелегальная продукция, контрабанда. Они лицензируют готовый программный продукт и толкают его у себя за настоящие деньги. Принцип очень простой. Есть литературные негры, а мы — компьютерные негры. Сам мистер Натаниэл Джордан — темная личность итальянского происхождения. Если он в коза ностра, я не удивлюсь. Привозит наличные деньги в черном кожаном чемоданчике. Похож на зажиточного армянина.
Она сказала однажды: «Мне с тобой страшно. Ты рядом, а такое ощущение, что тебя нет. Я не чувствую тебя. У тебя такие глаза иногда бывают, как у мертвого». Зато теперь я ожил, твою мать! Теперь у меня болит сердце, я не нахожу себе места. Мечусь в четырех стенах, все валится из рук. Противно самому себе готовить жрать — как будто совершаешь гнусность, предательство какое-то. Похлебал с утра наскоро кофе, высосал сигарету — и бегом, бегом, вон из дому! Не хватало, чтобы она подала на развод, только этого еще не хватало…
…Он приехал ровно в десять, как было условлено. По крайней мере их можно уважать за точность, тех, кто нас бережет. Суровых мужчин «оттуда». На парковку, как скромный лакированный крейсер, торжественно прибыл черный «БМВ». Мы наблюдали из окна, я и Кирилл, прилипнув к стеклу, расплющив о стекло носы, как дети. Ждали. Из машины вышел энергичный полноватый мужчина с кожаным дипломатом, в дорогих штиблетах с модными квадратными носами. Дымчатые очки и серебро на висках. Очень официальный, как телекомментатор. Через несколько минут он был уже в приемной: дизайнерский темный пиджак, водолазка, благообразное, любовно выбритое загорелое лицо с раздвоенным крепким подбородком, коротко стриженная шевелюра, пышные седые брови. Барин. Пахло от него сладковато-пряным резким одеколоном. Дорого и по-солдатски крепко, словно вышел из полковой цирюльни. Широко улыбнулся секретарше белоснежной металлокерамикой, пожал нам руки — мягкая кожа ладони, неожиданно сильные, хваткие пальцы.