Последний рассвет
Шрифт:
Фролов молчал, глядя на Рыженко надменно и при этом словно не видя ее.
– Посмотрите на то, как вы сидите, – улыбнулась она. – Посмотрите-посмотрите. Обратите внимание на места, которыми ваши брюки соприкасаются со стулом. Вы прикрыли полиэтиленом горизонтальную поверхность автомобильного сиденья, но не подумали об обивке передней поверхности подушки этого сиденья. А там следов более чем достаточно.
Фролов опустил голову и послушно принялся рассматривать свои брюки и стул, на котором он сидел. Потом поднял глаза на Рыженко.
– И что? Мало ли кого ваш Колосенцев возил в
– Вы правы, – улыбнулась Надежда Игоревна. – На сто процентов. Но вы забыли, что речь идет о немолодом человеке, всю жизнь посвятившем сидячей работе. А это означает что? Правильно, Денис Владимирович, вы – человек молодой, и такие вещи вам просто в голову не приходят. Знаете такое заболевание – геморрой? Так вот Леонид Владимирович Курмышов страдал геморроем, причем в тяжелой форме, а от трех дней пребывания в сидячем положении на полу гаража болезнь обострилась, и в каловые массы попала кровь. А следовательно, и в следах каловых масс обнаружены следы крови. И молекулярно-генетическое исследование установит их принадлежность конкретному лицу практически со стопроцентной вероятностью. Вот как-то так.
– И все равно игра стоила свеч, – негромко проговорил он. – Столько драйва в моей жизни никогда не было.
– А уж сколько драйва у вас впереди, – весело заметила Рыженко, – когда вы окажетесь сначала в камере следственного изолятора, а потом на зоне! Знаете, Денис Владимирович, я вам даже немного завидую. Вы – человек, у которого все получается. Вы хотели драйва и острых ощущений? Так вы их получите. Это я вам обещаю.
Антон и Дзюба сидели здесь же, в кабинете, но в допросе не участвовали, только слушали и наблюдали. Рыженко уже распечатывала протокол, когда у нее на столе зазвонил телефон. Надежда Игоревна взяла трубку.
– Да… Да, хорошо, я сейчас закончу допрос и зайду к вам.
По тому, какой взгляд она бросила на оперативников, стало понятно, что хороших новостей ждать не приходится.
Фролова увели. Антон и Роман потянулись было за своими куртками, но Рыженко жестом остановила их:
– Подождите меня, не уходите. Я скоро вернусь.
Вернулась она действительно довольно быстро. На губах Надежды Игоревны играла горькая усмешка.
– У меня забирают дело Фролова и передают другому следователю.
– Почему? – взвился Роман. – Вы же провели следствие, вы только что допросили виновного, вы…
– А ты не понимаешь? – Рыженко посмотрела на Дзюбу тепло и как-то по-матерински. – Господи, Ромка, какой же ты хороший парень. Испортит тебя наша страна идиотов. Или вообще искалечит.
Более искушенный и опытный Антон все понял сразу.
– Значит, все-таки занесли… От Михалева?
Рыженко
– Естественно. Так что теперь в деле об убийстве ювелира Курмышова не будет ни слова ни про Григория Дубинюка, ни про похищение, ни про гараж, в котором держали ювелира, а будет написано, что свидетелем убийства Колосенцева оказался случайный прохожий по фамилии Курмышов, который и был убит Фроловым в целях сокрытия преступления. А нет Дубинюка в деле – нет и Волько. Уж ради своего кумира Михалев расстарался. Вот и вся история.
И снова Алексей Юрьевич Сотников ехал в машине, присланной за ним Олегом Цырковым. Олег позвонил и попросил приехать, упомянув, что Илья Ефимович тоже приглашен. Зачем? Не сказал. Сотников, конечно, тут же перезвонил Горбатовскому, но и тот оказался не в курсе. Никакого изделия, которое можно было бы представить на обсуждение, ни у одного, ни у другого ювелира не было. Алексей Юрьевич терялся в догадках. Девять дней со дня смерти Лёни уже прошли, а сороковины еще не наступили, значит, не в Курмышове дело. Тогда в чем?
– У меня предложение, – начал Олег, когда Сотников и Горбатовский уселись на свои привычные места, в кресла вокруг низкого широкого стола. – Я бы хотел, чтобы у вашей дочери, Илья Ефимович, осталась память о Леониде Константиновиче. И я прошу вас, Алексей Юрьевич, придумать и сделать траурное изделие. Я его оплачу, сколько бы оно ни стоило. А Илья Ефимович подарит Карине от всех нас, от людей, которые искренне любили Леонида Константиновича и уважали его как мастера.
По тому, как нервно дернулось лицо Горбатовского, Алексей Юрьевич понял: его друг далеко не в восторге от предложения Цыркова. Не хочет Илюша, чтобы у его дочери оставалось хоть что-то в память о Лёне. И самой памяти о Лёне он не хочет.
– И как вы видите это изделие? – спросил Сотников.
– Ну, я думаю, что-нибудь традиционное, как в девятнадцатом веке. Черное эмалевое поле с крестом или с символической незабудкой. Но я ни на чем не настаиваю, – поспешно добавил Олег. – Вы наверняка предложите что-то оригинальное. Мне только хочется, чтобы это была не современная идея, а старинная.
Да, идея-то неплоха, но кресты и незабудки… Сотников поморщился. Слишком прямолинейно. Он любит сложные ассоциативные связи, а незабудка – это очень уж в лоб. И потом, незабудки на траурных изделиях в девятнадцатом веке делали либо из половинок жемчужин, либо из бриллиантов. Работать с бриллиантами он не любит, а на жемчуг Цырков ни за что не согласится, он наверняка хочет, чтобы подарок в память о Курмышове получился дорогим.
– Вы не возражаете, если я подумаю над использованием в изделии слова «Mizpah»? – спросил он.
– А что это? – вскинул брови Цырков.
– Это слово означает эмоциональную связь между людьми, которые разлучены, – пояснил Алексей Юрьевич, – и в девятнадцатом веке очень часто использовалось в ювелирных изделиях. Правда, как правило, со смыслом: «Я всегда буду рядом с тобой». Но мне кажется, что в рамках поставленной вами задачи это более чем уместно. Как ты думаешь, Илюша?
Горбатовский недовольно нахмурился, потом лицо его внезапно прояснилось, глаза сверкнули.