Последний ребенок
Шрифт:
В коридоре под босыми ногами лежал жесткий лохматый ковер. Дверь в комнату матери болталась на петлях, пустотелая, неокрашенная, неподходящего размера. Прежняя дверь валялась, сломанная, на заднем дворе, куда попала месяц назад после бурной сцены между Кеном и матерью Джонни. Она не сказала, из-за чего они поссорились, но мальчик догадывался, что это как-то связано с ним. Год назад Кен не посмел бы и приблизиться к такой женщине, как она, и Джонни не давал ему забыть об этом; но то год назад… Целая жизнь.
Они знали Кена давно, несколько лет. Точнее, думали, что знали. Отец Джонни был подрядчиком, а Кен построил в городе целый квартал. Они работали вместе, потому что один разбирался
Джонни все видел своими черными глазами и по ночам не раз ловил себя на том, что стоит в кухне возле набора ножей, представляя впадинку над грудью Кена, и думает, как…
Этот человек оказался самым настоящим хищником, а мать Джонни напоминала тень себя прежней. Она весила меньше сотни фунтов и полностью ушла в себя, но Джонни видел, как смотрят на нее мужчины и как ревнует Кен, когда она все же выходит из дома. У нее была безупречная, пусть и бледная кожа, а в больших глубоких глазах затаилась боль от незаживающей раны. Ей исполнилось тридцать три, и она походила на ангела, если б они существовали, – темноволосая, хрупкая, неземная. Когда она появлялась в комнате, мужчины замирали, позабыв обо всем, и смотрели на нее так, словно она могла в любой момент подняться над землей.
Вот только сама она ничего не замечала. Еще до исчезновения дочери мать Джонни не придавала никакого значения тому, как выглядит. Джинсы и футболки. Волосы в хвост и лишь изредка макияж. Ее мир был крохотным уютным местечком, где она любила мужа и детей, ухаживала за садом, помогала в церкви и мурлыкала себе под нос в дождливый день. Ей этого хватало. Теперь, в мире молчания, пустоты и боли, она словно померкла и лишь отдаленно напоминала себя прежнюю; но красота осталась при ней. Джонни видел мать каждый день и каждый день проклинал столь щедро дарованное ей совершенство. Будь она уродиной, Кен не нашел бы ей никакого применения. Будь ее дети уродами, сестра до сих пор спала бы в соседней комнате. Но она же была красивой, как кукла, как что-то не вполне настоящее, словно и держать ее следовало в шкафчике, под замком. Никого прекраснее сестры Джонни не видел и не знал – и это в ней он ненавидел.
Ненавидел.
Вот как сильно изменилась его жизнь.
Он еще раз посмотрел на дверь в комнату матери. Может быть, Кен там, а может быть, нет. Джонни прижал ухо к дереву и затаил дыхание. Обычно определить это не составляло труда, но последние несколько дней сон успешно избегал его, а потом все же дождался и обрушился всей тяжестью, подмял под себя. Джонни как будто провалился в черную, без движений и сновидений, бездну. Проснулся он внезапно, словно от звона разбившегося стекла. На часах было три.
Джонни нерешительно отступил от двери, прокрался по коридору к ванной и щелкнул выключателем. Лампа загудела. В открытом медицинском шкафчике он увидел ксанакс, прозак [4] , какие-то голубые таблетки, какие-то желтые. Джонни взял пузырек и посмотрел на этикетку – викодин [5] . Что-то новенькое. Пузырек ксанакса был открыт, и Джонни вспыхнул от злости. Ксанакс помогал
Так он это называл.
«Улет».
4
Транквилизатор и антидепрессант соответственно.
5
Обезболивающее и противокашлевое средство, наркотический анальгетик.
Джонни закрыл бутылочку и вышел из ванной.
Не дом, а свалка. Он напомнил себе, что вообще-то дом вовсе и не их. В их настоящем доме чистота и порядок. И там новая крыша, крыть которую он помогал отцу. Весной, на каникулах, Джонни каждый день ставил лестницу и поднимался по ней с кровельной дранкой и поясом, надписанным его собственным именем и набитым инструментами и гвоздями. Хороший получился дом – с каменными стенами и задним двором, который мог похвастать не только пылью и сорняками, – и стоял не так уж далеко, всего-то в нескольких милях; но воспринимался он как что-то далекое, потому что район был другой, и здания там выглядели ухоженными, а участки – просторными и зелеными. Картинка сохранилась в памяти, но теперь и дом, и участок принадлежали банку. Матери выдали какие-то бумаги, а во дворе поставили столбик с табличкой.
Тот, где они жили сейчас, был одним из сотни, которые Кен сдавал в аренду, и едва ли не худшим: паршивой дырой на краю города. На полу в маленькой кухне лежал серо-зеленый, истоптанный и с загнутыми углами линолеум. В свете висящей над плитой лампочки Джонни медленно прошел взглядом по кругу. Окурки в блюдце, пустые бутылки, рюмки. На кухонном столе – зеркало со следами белого порошка. У Джонни похолодело в груди. На полу валялась свернутая в трубочку стодолларовая бумажка. Он подобрал ее и разгладил, подумав, что за неделю ни разу толком не поел, а Кен собирает сотнягой кокс.
Джонни поднял зеркало, вытер влажным полотенцем и повесил на стену. Бывало, глядя в это зеркало, отец завязывал галстук по воскресеньям; большие, неуклюжие пальцы и неуступчивый галстук. Костюм он надевал только в церковь и смущался, когда замечал, что сын наблюдает за ним. Джонни помнил, как это было: внезапно вспыхнувший румянец, а потом беспечная улыбка. «Слава богу, у нас есть твоя мать», – говорил отец, и она завязывала узел.
Его руки лежали у нее на талии. Потом он целовал ее и подмигивал.
Джонни еще раз вытер зеркало, повесил на стену и поправил, чтобы висело ровно.
Дверь на переднюю веранду открылась с усилием. Он вышел в сырое, темное утро. Ярдах [6] в пятидесяти от дома у дороги тускло мерцал фонарь. Вдалеке на вершину холма взбирались огоньки фар.
Машины Кена не было, и Джонни испытал слегка постыдное, но приятное облегчение. Кен жил на другом краю города, в огромном, красиво покрашенном доме с большими окнами и четырехместным гаражом. Джонни глубоко вздохнул, подумал о склонившейся над зеркалом матери и сказал себе, что у нее это не всерьез. Что это не ее дела, а Кена. Он распрямил стиснутые в кулаки пальцы. Воздух был свеж и чист, и Джонни заставил себя переключиться. Впереди новый день, и что-то хорошее еще может случиться; вот только матери утро давалось тяжело. Каждый раз, открывая глаза, она словно вспыхивала на мгновение прежним светом, прежде чем вспоминала, что они так и не нашли их единственную дочь.
6
Ярд – ок. 91 см.