Последний рейс
Шрифт:
На приаэродромной площади абсолютная пустынность. Пассажиры куда-то исчезли. Даже мильтонов нет.
Ну, ведь рано или поздно подойдет какой-нибудь автобус: мне бы хоть куда-нибудь в центр, то есть в цивилизацию, добраться.
Такси!
Везет тебе, Витя.
Сажусь. Шофер:
– Куда едем?
– В Овсянку.
– Ты с какого хера сорвался?
Говорю, что заплачу сколько спросит и что еду к Астафьеву.
– Так бы сразу и говорил.
Запомнилось только, как по мосту необъятный Енисей переезжали и как потом по этой Овсянке крутились – дом Астафьевых искали и спросить не у кого – предутренний сон самый крепкий.
«Дорогой
Нет, видно, наша жизнь в Овсянке была очень мрачна в те дни – дневник об этих событиях почти молчит.
Только помню, что Вы приехали ночью в первых числах октября. Как, помнится, Вас мчал таксист и на все Ваши попытки «отовариться» тотчас, утешал, что у Астафьева есть (в этом смысле народ его знает, а если и не знает, то по вековечной неприязни к писателям, уверен, что у них, конечно, все есть, чего в этот час особенно не хватает русскому человеку). Косвенное свидетельство "сухого закона " – запись у меня за 6 октября. Ходили мы с Виктором Петровичем в соседний поселок энергетиков, и В.П. ворчал:
– В Дом культуры никто не ходит. Разве пацаны пообжиматъся на дискотеке. Мой «Перевал» тут больше старухи смотрели и тыкали пальцем, узнавая родные места. А молодым на это наплевать. Че же они делают целые вечера? Раньше хоть водку пили. А теперь?
Ночью Вы пинали ворота, не видя звонка, и нетерпеливо матерились, что «ща – Петрович достанет» и весело попинывали роскошный чемодан. Петрович как честный человек сразу сказал, что нет – даже до избы не подождал – бить так сразу. Ну уж тут чемодану досталось по полной.
Спали мы с Вами в его горнице – Вы на диване, я на раскладушке, но ночи не было, потому что Вы бегали в сортир и звали меня поглядеть на кресты созвездий над Енисеем. Я был деликатен, понимал – мучается человек. Шел смотреть. Несколько раз за остаток ночи.
На следующий день едем за обратным билетом – хватит, нажился. Долго голосуем – все мимо. Некорыстный народ в Дивногорске. Автобусом доезжаем до Слизнева и там ждем электричку, на которой и катим до станции Енисей. Красота кругом! Лиственницы горят, как наша береза – светлее, жарче, яснее. Не до них. На станции нас ждет мой товарищ – теперь секретарь тамошних писателей Сергей Задереев. Мы кидаемся с ним в роддом к Олегу Корабельникову (дежурный врач и писатель). Однако нам и там не обламывается. Он отправляет нас к своему товарищу Сергею Мамзину – поэту, и тот (из того же, конечно, роддома) тащит нам бутылку спирта. Потом еще заворачиваем к прозаику Борису Наконечному, и тот – добрая душа – отваливает нам бутылку коньяку. Надо учесть величие этих жертв в то время.
Чуть не забыл, что метались мы уже без особенного гнева, потому что в кассе Аэрофлота, куда мы заехали сразу, кассирша узнала Вас до того, как Вы подали ей паспорт.
– Вы Виктор Викторович Конецкий? – И от смятения даже не смогла объяснить, как узнала. Вы на меня орлом – учись, салага, как надо писать, – девушки от Сахалина до Мурманска должны видеть вас во сне и узнавать сердцем.
А дальше уже было «неинтересно»: Вы вспоминали рейс, материли хозрасчет (где они теперь возьмут тех молодцев, которые будут поддерживать в Арктике фрахтовые связи и которые должны быть евреистее всех евреев?), посмеивались над вновь переименованным в «Россию» «Брежневым» и над тем, как ребята с особенной злостью
Говорили (смутно помню – уж донимали ночами) об аварии на какой-то подводной лодке, о пожаре в четвертом отсеке, о том, что командиры имели приказ на затопление. Но тут обошлось. И назавтра Задереев сказал, что слышал по радио: экипаж спасли, а лодку – не удалось.
Потом пришла тетка Анна Константиновна (вдова Кольчи-младшего из «Последнего поклона» с собачонком Тишкой), и В.П. пел с нею, и чудно пел старые «бабушкины» песни. Мне бы, дураку, слова записать, так нет. Но что пели до слез хорошо – у них все поют. Глаза оба прикроют, и пошло-о! И песни не для барышень, не наши советские – не подпоешь. Из наших-то одну и любили, и В.П. всегда объявлял ее: «Композитор Будашкин „Ой, тайга, тайга“» – и вперед, тут не до куплетов.
Назавтра утром Вы улетели, поклявшись никогда не пить и бросить угрюмую морскую публицистику для румяной паустовской прозы.
Ф-фсе!
Обнимаю Вас.
Ваш В.Курбатов
Псков».
Это РДО от Резепина получил уже дома в Питере:
«ПРИХОД МУРМАНСК 16 НАЛИЧИИ ДВОРНИЦКИХ ВАКАНСИЙ ВАШЕМ ЖЭКЕ ЗАРЕЗЕРВИРУЙТЕ МЕСТО ВАШЕМУ ПОКОРНОМУ СЛУГЕ ТЧК ПРОПУСТИЛИ САМОЕ ИНТЕРЕСНОЕ ОБНИМАЮ = ЮРИЙ».
Постоянный крен на траверзе Колгуева (Баренцево море, чистая вода). 43 градуса крен! Обрубили найтовы, но караван слипся и за борт не пошел. Юра дал SOS. Караван сдергивали при помощи рыбаков или какого-то гидрографического суденышка. Не булькнули мои корешки тогда только чудом.
Это я уточнил, когда после непонятной телеграммы про «наличие дворницких вакансий» позвонил в пароходство.
Долго говорить про аварийную ситуацию с «Кингисеппом» не стали: «Что ты, Викторыч, про такие мелочи интересуешься? Слышал, что на Дальнем Востоке „Советская Киргизия“ сгорела?… Да, да. Сгорела, как бочка с бензином. Два человека из экипажа накрылись, а ты со своей ерундой…»
Я все-таки дотянул эту рукопись. 14 лет тянул.
За окнами мокрые крыши родного города, и по ближней крадется к слуховому окну убежавший в самоволку кот…
Поет Анна Герман, и я читаю книгу: «…Мой корабль стоит на якоре в родном порту, где его не могут настигнуть штормы. Вот отчего я так расхрабрился. И все же не будьте слишком строги…»
ЛЕТИ, КОРАБЛЬ!
Россия – держава континентальная, хотя и омывается морями трех океанов.
Поговорите с прохожими на улицах Санкт-Петербурга. Головой ручаюсь: никто не скажет вам, где находится Морской торговый порт. Таксеры вот знают, ибо морячков туда возят.
Поговорите с англичанином – он ощущает себя человеком мира, хотя глубоко чтит свою нацию и никогда не простит вам ни одного плохого слова о королеве. И чувствуют себя англичане в любой стране как дома, потому что у них мышление старой морской нации. Но зачем и почему наши предки растянули державу аж в одну шестую планеты на горькое горе россиянам сегодняшним? Охота к перемене мест? От дремучей скуки? Из любопытства: а где, братцы, однако, земля кончается? Или это бегство под любым соусом от любого рода государева гнева? Мы, царь-батюшка, все заради тебя – за собольком, да песцом, да моржовым клыком, за ясаком тебе, батюшка, и мировую славу тебе к ногам положим – только пусти в бомжи на свободу-волюшку…