Последний рубеж

Стерхов Андрей

Само собой, нет.

Если он на самом деле римлянин.

Музеи Харднетт на дух не переносил. Краеведческие, исторические и всякие прочие из этого ряда – потому что считал коллекционирование рухляди неизлечимой психической болезнью. А художественные так и вовсе называл кладбищем картин и никогда подобных заведений не посещал. Разве только по чужой воле. В детстве. Но тут вот возникла острая необходимость посетить один из таких очагов цивилизации. Музей истории и культуры Схомии, к которому он все-таки добрался, состоял их трех павильонов – центрального трехэтажного и примыкающих к нему с боков двух одноэтажных. Павильон, который располагался от

центрального слева, представлял собой куб монументальных пропорций, а правый – вытянутую, теряющуюся где-то в парке галерею. Сам парк был неухоженным, но при этом заставлен неимоверным количеством скульптур.

«Наверное, со всей Схомии собрали в директивном порядке этот бестиарий», – подумал Харднетт, вглядываясь в силуэты выполненных из белого камня чудищ.

Рассматривал он здание музея сквозь прутья забора – и на ворота из кованого чугуна, и на ажурную калитку расторопные служители уже навесили амбарные замки. Впрочем, такая незамысловатая преграда федерального агента остановить не могла.

И не остановила.

Разобравшись, что к чему, полковник ловко, в два приема – сначала баул, потом сам – перебрался через забор. И уже очутившись на той стороне, проследовал по гравийной аллее к центральному входу музея. Когда до крыльца осталось несколько метров, остановился, чтобы оценить возможные пути проникновения.

Оказалось, что окна первого этажа защищены металлическими жалюзи, а на окнах верхних этажей – решетки. Обойдя здание кругом, Харднетт убедился – везде так. Проверил запасную дверь: сварганена из толстенной стали, заперта изнутри и, похоже, прижата засовом. Взять такую можно только взрывом. И взял бы, легко, да только вот взрывчатки, к огромному сожалению, с собой не прихватил. Ни грамма.

Прикинув варианты, решил идти напролом.

Поднялся по щербатым ступеням центрального входа и лупанул несколько раз по полотну массивной двери. Прислушался. В ответ – тишина. Ударил еще. И снова признаков жизни никто не подал.

Ничего другого не оставалось, как колотить до тех пор, пока не откликнутся. Полковник был уверен, что кто-то там внутри непременно есть. Должна же быть в музее охрана. Обязана. Если даже и не полноценная охрана, то на худой конец какой-нибудь полупьяный ночной сторож. Материальные ценности внутри. Шутка ли? И задолбил, как дятел, – ритмично и без перерыва.

Его настойчивость не сразу, но увенчалась успехом: минут через десять смотровое окошко отворилось, и через металлическую сетку полились наружу потоки отборной ругани. Ничуть не смутившись, Харднетт объявил себя посетителем и потребовал немедленно открыть дверь. Ничего не вышло. Разозленный сторож объявил в предельно доступной форме, что он таких посетителей на кочане вертел, что музей давно закрыт, что на дворе, между прочим, ночь и что такому тупому барану, которому по ночам не спится, следовало бы не в музей, а куда подальше идти. И тут же предложил несколько маршрутов на выбор. После чего еще раз смачно выругался, захлопнул окошко и удалился, оставив ночного посетителя ни с чем. Полковник, крайне недовольный тем, что с ним обошлись так неучтиво, еще какое-то время колошматил дверь ногами и руками. Но никакой пользы это ему не принесло. Мышцы разогрел, кожу на костяшках содрал, но вызвать сторожа на бой так и не получилось.

Убедившись, что крепость нахрапом не взять, Харднетт решил действовать без оглядки. Жестко. С применением подручных боевых средств. Тут же вытащил из баула купленную в кабаке бутылку, сковырнул пробку, вставил в горлышко носовой платок, поджег край и со словами: «Извини, Эмэм, обойдешься без экзотики» зашвырнул самодельную гранату в окошко чердака центрального павильона.

Тому, что попал,

не удивился: расстояние между прутьями решетки – с кулак, а мастерство захочешь, не пропьешь.

Сначала зазвенело разбитое стекло окна, потом хлопнула, упав на пол, бутылка, а затем на какое-то время повисла тишина.

Харднетт ждать не стал, предусмотрительно сбежал со ступеней крыльца к растущим вдоль аллеи кустам и спрятался за одним из крылатых мифических уродцев.

Минут через пять началось.

Огонь, выжрав на чердаке все, что можно и что нельзя, взялся за перекрытия. Сухое дерево весело затрещало. Из всех щелей повалил густой дым. Раздались отчаянные крики.

Прошло еще несколько минут, и входная дверь распахнулась.

Из музея выскочил голый по пояс человек. Одной рукой он судорожно сжимал кольцо с ключами, другой – поддерживал штаны. Звеня связкой и проклиная все на свете, побежал к воротам.

А Харднетт рванул к музею.

Столкнувшись в дверях с полуодетой, расхристанной девицей, оттолкнул ее в сторону и проник внутрь. Пробежал через весь холл и разыскал возле кассы информационный стенд. Подсветив карманным фонарем (дежурный свет был тусклым, к тому же перепуганно мигал), полковник нашел на схеме зал муллватской истории (шестой Восточного павильона) и незамедлительно направился туда по указательным стрелкам.

К тому времени, когда с душераздирающим воем прикатила первая пожарная машина, Харднетт уже разыскал нужную вещь.

Между двумя восковыми близнецами, один из которых был наряжен крестьянином с сапкой в руках, а другой – древним воином в полной амуниции, располагался стенд с вычурно исполненной табличкой: «Дар семьи Дорргендош, принятый с благодарностью, оберегаемый для потомков». И вот как раз на этом стенде, под стеклом, среди расколотых сосудов, каменных гребешков, перламутровых пуговиц, золотых наконечников, фигурок женщин с изъеденными оспой лицами, игрушек в виде баранчиков на колесах, всякого прочего антикварного хлама и предметов незатейливого быта древних муллватов лежал обломок глиняного диска.

Поначалу Харднетт хотел разбить витрину фонариком, но побоялся испортить такую нужную в походе вещь. Огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего и вытащил из ножен, что висели у манекена-воина, длинный тонкий нож. Удивляться тому, что лезвие выковано из чистого золота, не стал (бывают на свете вещи и более бессмысленные), а просто размахнулся и ударил по стеклу со всей силой рукояткой с набалдашником в виде кошачьей морды. Пятимиллиметровое полотно треснуло, и в ту же секунду где-то далеко заверещал зуммер сигнализации. Этот сигнал тревоги звучал еле уловимо среди воя сирен, истошных криков и топота бойцов пожарной команды. Осторожно, стараясь не порезаться об осколки, Харднетт выудил артефакт из полыньи и внимательно рассмотрел. Фрагмент глиняного диска подходил под описание озабоченного историка. В рисунке рельефа действительно угадывалась некая схема. То ли микросхема, то ли карта города. «Тот самый», – подумал Харднетт и сунул вещицу в карман. Руку не успел вынуть, как его уже застукали: подкравшийся музейный сторож вцепился в плечо и запыхтел, радуясь, что поймал ворюгу с поличным.

Немудрено, что не услышал полковник шагов – в горящем музее грохот стоял неимоверный.

Исправляя грубую оплошность, Харднетт отработал рефлекторно: резко развернулся и ткнул бдительного стража ножом в голую волосатую грудь. Вбил нож со злости – злясь больше на себя, чем на служивого, – по самую рукоятку.

Сторож удивился и ничего не сказал.

А Харднетт сказал.

– Падай, – сказал он. – Ты убит.

И выдернул нож.

Сторож послушно пустил из уголка губ кровавую струйку и умер.