Последний рубеж

Фазин Зиновий Исаакович

Хотелось понять, как же все-таки голые, босые армии — хоть их и было целых пять — сумели прогрызть в те злые осенние дни оборону офицерских войск Врангеля сначала в Таврии, а потом на Перекопе и Чонгаре…

…В те дни среди войск Южного фронта, на митингах в ближнем тылу и в окопах, можно было увидеть и Калинина, и Луначарского, и Семашко, и поэта Демьяна Бедного, и Гусева, и Бела Куна.

Саша увидит некоторых из них, повезло ей. Катя их тоже увидит, но значительно позже, уже после всего.

Повезло Саше не только потому, что по

возвращении из Москвы она попала в самый разгар решающих сражений на плацдарме и счастливо выжила; повезло ей еще и в том, что она смогла запечатлеть некоторые моменты великого противоборства у ворот Крыма. Мы еще встретимся с ее записями в дневнике.

Кате повезло меньше, хотя и она повидала и пережила немало. Зато ей досталось страданий больше, и утешит ее вычитанная у Достоевского и очень поправившаяся ей мысль: «Страдания и боль обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть».

«Что-то случилось с Катей в Крыму», — наверное, уже екнуло у вас сердце. Да, несчастье с ней произошло, и вот как было дело.

В Крыму в эти дни затеяли странный суд, и надо хоть кое что о нем рассказать.

Окружающую Врангеля толпу его помощников, военных и гражданских, не без ухмылки называли «птенцами гнезда Петрова». К ним принадлежал и генерал Климович. Когда до Севастополя дошли вести, что красные образовали Южный фронт и командующим этим фронтом назначен Фрунзе, к Климовичу явился репортер местной газеты и спросил, нет ли у него сведений о прошлом красного командюжа. Климович дал репортеру интервью, которое затем появилось в печати.

«Как известно, нашу русскую разночинную интеллигенцию принято считать виновницей всех несчастий России последних десятилетий, — писал репортер. — Белинские, Чернышевские, Добролюбовы, Писаревы, Каракозовы, Желябовы, Перовские и иже с ними — вот кто довел нас до ручки. Без их пагубных идей невозможны были бы никакие большевики и никакая революция в России.

К сонму тех же разночинских выходцев, как выяснилось, принадлежит и новый командующий противостоящими нам красными войсками Фрунзе — Михайлов.

Нам удалось выяснить, что в дореволюционное доброе время вышеозначенный красный генерал был каторжником, и в нашем полицейском ведомстве есть люди, которые в силу своих прежних должностей и чинов еще при царе-батюшке не раз соприкасались с судебными делами, ведшимися против этого Фрунзе.

Сам он, что называется, типичный разночинец и происходит из семьи бывшего военного фельдшера. Перед нами, таким образом, еще один пример великой вины нашей интеллигенции, давно свихнувшейся с истинного пути. Так, по крайней мере, заявил нам в беседе господин Климович, известный своей многолетней службой в самых высших инстанциях русской полиции».

Под статьей была подпись того самого репортера, который полгода назад писал в «Заре России» о загадке русского «Сфинкса» и о новом Эдипе в лице Врангеля, сумевшего найти мудрое решение

крестьянского вопроса. За эти полгода стало достаточно ясно, что репортер оказался вралем и загадка осталась неразгаданной, и поэтому новая статья того же репортера о Фрунзе не вызвала в Севастополе особенного интереса. Кто бы ни был Фрунзе, говорили люди, а факт тот, что опять, как и при Деникине, повторяются роковые ошибки: не оценивается в должной мере сила Красной Армии, и в этом вся беда белого генералитета.

Опять вскипали у газетных киосков споры, и чего тут только нельзя было услышать. Одни доказывали, что научили красных воевать именно Деникин и Колчак, и доводы приводились такие:

— Господа, вы вдумайтесь: чем располагали красные в семнадцатом году, когда все началось? Да, собственно, ничем. Какие-то отрядики красногвардейцев в шляпах и кепках. А сейчас? У них, говорят, десятимиллионная армия, и штабы, и тылы, и связь, и все такое прочее… А как воюют? Ведь это же на нашей шкуре они научились воевать! Мы их били, били, и в результате они усвоили науку войны не хуже наших генералов!

Многие соглашались:

— Да, господа, да, да, надо признать.

— Но, в таком случае, — начинали возмущаться другие, — почему же в наших газетах без конца публикуются одни победные реляции? Что ни день, с фронта летят сообщения: зарублено столько-то, уничтожено столько-то, взято в плен столько-то, и это, господа, в применении к целым дивизиям! А красные все еще сильны и многочисленны. Чем же это объяснить?

— Каховку отдали, — слышится в толпе. — С Тамани ушли…

— Вот-вот!.. Пора признать, господа: эти три года гражданской войны, обескровив нас, превратили большевиков из рыхлой, неорганизованной массы в подобие настоящего войска. И в некотором роде мы можем гордиться: ведь это паши же, русские!

— Ну, ну, не заговаривайтесь, господин! Какие это — свои? Ярые враги наши!..

— А знаете, господа, кто тут больше всех виноват? Интеллигенция!.. Правильно написал корреспондент в «Заре России». Вся смута от них и пошла, от наших же русских интеллигентов. И недаром их скоро будут судить.

— Где? — слышны восклицания. — Когда?

— А посмотрите в хронике на четвертой полосе сегодняшней «Зари России».

На последней полосе газеты в разделе объявлений действительно сообщалось, что в зале Морского собрания в субботу вечером состоится общественный суд над интеллигенцией, вход по пригласительным билетам.

Катя в это утро стояла в кучке спорящих у киоска, где тоже купила газету. Она эти газеты собирала и хранила. Весь разговор у киоска она слышала и, как некоторые другие услышанные ею споры у газетных лавочек, постаралась запомнить. Она верила: все это еще пригодится ей; придет время, доберется она до Каховки и все, все запишет в дневник.

Объявление о суде над интеллигенцией заинтересовало Катю, и она поговорила с отцом. Он без особой охоты вызвался достать дочери пригласительный билет.