Последний самурай

Девитт Хелен

И тут вдруг я вспомнил о человеке, который заработал целую кучу денег, прочитав этот отрывок из книги «На глубину полмили».

Вспомнил о человеке, который никогда не строил из себя героя.

Он был художником. Он наверняка прочел этот отрывок из столь любимой мной книги доктора Биба. Прочел этот самый отрывок и сказал:

Как я могу писать, если не знаю, что пишу?

Он сказал:

Ведь я изображаю не предметы, а цвет. Как я могу изобразить цвет, если не знаю, как он выглядит? Разве синяя краска обязательно отражает синее?

И тогда он решил, что должен найти батисферу или какой-либо другой аппарат, который поможет ему спуститься под воду и увидеть настоящий синий цвет.

Он

нашел центр океанографии, но там не разрешили ему спускаться под воду. И тогда он вышел во двор и увидел там какого-то моряка, и оказалось, что этот моряк большой поклонник «голубого периода» Пикассо. И моряк согласился взять его на батискаф и произвести погружение ночью, но никакого синего или голубого цвета ночью под водой не увидишь. И вот прошла неделя, и океанографы уехали на конференцию, и тогда моряк взял его в батискаф, и они совершили погружение уже днем. А когда поднялись на поверхность, художник сказал моряку: Ты видел синее? На что матрос ответил: Нет. Тогда художник сказал: Но как же так? Знаешь, ты должен понять одно. Я не смогу писать, если ты не увидишь. Научи меня управлять батискафом. Попробуем погрузиться еще раз. На этот раз смотри в оба. Моряк занервничал. Но очень уж заинтриговал его этот необычный человек. И он показал художнику, как управлять батискафом, и стоял и следил за тем, как это у него получается, как художник осуществляет погружение и всплытие аппарата. И когда увидел, что тот научился, забрался к нему в батискаф, и они начали погружение.

Но художник так и не сумел изобразить то, что увидел. Он сказал, что это просто невозможно.

Моряк рассказывал:

Я вот уже несколько лет наблюдаю за тем, как погружаются на дно доктор Купер и его ученики. Я слышал, как один ученик сказал: Это потрясающе! Все они не раз это говорили, особенно после первых погружений. Но им надо было проводить научную работу. Иногда они работали, выключив свет, надиктовывали свои наблюдения на магнитофон, иногда работали с включенным светом. Я видел множество фотографий, пару раз даже смотрел телевизионные передачи об океанографии, мне было интересно, потому что это часть моей работы. Пару раз я проводил отпуск на Багамах и нырял там с аквалангом. Но нельзя сказать, чтобы меня это целиком захватило.

Еще мальчиком я увидел картину Пикассо «голубого» периода, и он навеки остался моим любимым периодом в его творчестве. Позже я накупил целую кучу альбомов Пикассо, а также книг об этом художнике, но «голубой» период так и остался моим любимым. Мне никогда не хотелось стать художником, я хотел исследовать море. Еще парнишкой плавал на яхте, работал у Дики Ломакса, а потом мне предложили работу в Институте океанографии. И знаете, иногда мне кажется, что доктор Купер и его ученики выходят в море и лишь делают вид, что работают, чтобы им продолжали выделять деньги на исследования. Иногда меня так и подмывало сказать им: Послушайте, к чему все усложнять и заниматься всякой ерундой? Не проще ли научиться управлять лодкой?

А потому, когда ко мне обратился мистер Уоткинс, я откликнулся на его предложение. Потому что сразу понял: он не из тех, кто делает вид и отлынивает от работы. Он сказал, что хочет спуститься на большую глубину. Не знаю, спускался ли на большую глубину Пикассо, но уважаю мистера Уоткинса за это желание.

Я очень удивился, когда он предложил спуститься и мне, и страшно занервничал. Меня вовсе не грела идея встать у штурвала, ведь у меня было так мало опыта. Сказал ему, что видел фотографии, но он знай твердил свое: Нет, нет, этого недостаточно, вы должны увидеть все это собственными глазами.

А потом вдруг я подумал: так тому и быть. Или сейчас, или никогда! Потому что у профессора наверняка было на уме что-то другое, не просто продемонстрировать мне, как там, внизу. День

выдался тихий, безветренный, и я подумал: Чему быть, того не миновать. И забрался в капсулу, и мы с мистером Уоткинсом начали спускаться вниз.

Я уже говорил, что имел опыт ныряния с аквалангом на Багамах. Но это было совсем другое. Вы, конечно, можете подумать, что ныряние с аквалангом создает более полное впечатление, и в какой-то степени это так. Находясь в капсуле, вы окружены воздухом. А мне показалось, что я со всех сторон окружен синеватым мерцанием. Свет действительно был синим. Это столь же очевидно, как то, что вода мокрая.

Поднявшись на поверхность, я выбрался из капсулы. Но он не унимался и жестом указал мне на нее. Я кивнул, он забрался в аппарат, я включил лебедку, и началось последнее погружение. Только потом я понял, что горючее у нас на исходе. Генератор, приводивший в движение лебедку, мог заглохнуть в любой момент, а капсула тем временем погружалась все глубже и уже перешла ту черту, на которой обычно останавливались другие ученые-подводники, когда занимались своими исследованиями. Я сидел и следил за тем, как стрелка показателя горючего приближалась к нулю. Но когда начал поднимать капсулу, он сказал мне: «Нет, еще рано». И я ждал, а потом снова попробовал поднять ее, но он опять мне не разрешил. И тут я ослушался и все-таки поднял аппарат. Просто другого выхода не оставалось. И едва капсула достигла поверхности, как мотор лебедки вырубился. Он вылез, я указал на счетчик. Он кивнул и тяжело опустился на палубу. Пришлось добираться до земли под парусом. За все это время ни один из нас не произнес ни слова.

Затем моряк сказал, что позже пытался подобрать какие-то слова и определения к увиденному. Но там, на глубине, существовала такая красота, что описать ее словами было просто невозможно. Нет, слово «красота» тоже не подходит к тому, что они видели в тот момент, когда находились на глубине. Красота была слишком «большая», о ней даже говорить больно. Многие люди потом смеялись, услышав это определение, но оба они знали, что она, эта красота, была слишком велика, и для нее просто не хватало слов.

Рассказывали о том же художнике и другие истории. Уже после того, как он решил, что никогда не будет писать синими красками. Он решил, что следует присмотреться к белому цвету, и уговорил пилота самолета доставить его на метеорологическую станцию на севере Канады.

Он сказал: Я должен побыть один и в полной тишине. Кругом было белым-бело от снега, и он прошел по этому снегу многие мили. И однажды его заметил белый медведь, самый быстрый и опасный хищник планеты. Художник увидел, как прямо на него надвигается эдакая мохнатая громадина, мех медведя казался грязно-желтым на фоне ослепительно белого снега. Но не успел он опомниться, как грянул выстрел. Как выяснилось, начальник станции пошел за ним и, увидев, что художнику угрожает опасность, свалил зверя одним выстрелом из винтовки. Медведь лежал на снегу, мех был забрызган кровью, рядом расползались и впитывались в снег красные струйки

Затем художник вернулся в Англию. Он видел белый цвет и видел красный и решил вернуться в Англию, чтобы увидеть еще больше красного.

Он пошел на бойню и сказал управляющему, что ему нужна кровь. Управляющий спросил, сколько именно ему нужно крови, и художник сказал: Чтобы хватило наполнить ванну до краев. На что управляющий заметил: вы уж извините, но сделка того не стоит, мы в таких мизерных количествах кровью не торгуем. Дело в том, что бойня продавала кровь мясоперерабатывающим комбинатам для изготовления всяких там сосисок, колбас и собачьего корма, и продавали они ее сотнями и тысячами галлонов. Так что какой им был смысл продавать какие-то жалкие 40-50 галлонов, чтобы художник мог наполнить ванну?